Шеваль_Вале_Рейс на эшафот 1

Детектив

Серия Мартин Бек - 4

Пер Валё, Май Шеваль
Рейс на эшафот (Часть 1)

1

Вечером тринадцатого ноября в Стокгольме шел дождь. Мартин Бек сидел в квартире Кольберга недалеко от станции метро «Шермарбринк» и играл с хозяином в шахматы. Последние несколько дней ничего серьезного не происходило, поэтому они были относительно свободны.

Мартин Бек играл скверно, но ему все же каким-то образом удавалось оказывать сопротивление. У Кольберга была дочь, которой недавно исполнилось два месяца, и в тот вечер ему пришлось исполнять роль няньки, а Мартин Бек не испытывал особого желания возвращаться домой, всячески оттягивая тот момент, когда придется это сделать. Погода была отвратительная. По крышам и окнам барабанил проливной дождь, улицы почти опустели. Попадались лишь одинокие прохожие, у которых, очевидно, были серьезные причины, чтобы выйти в такую погоду из дома.

У посольства США на Страндвеген и на ведущих к площади соседних улицах четыреста двенадцать полицейских сражались с примерно вдвое большим числом демонстрантов. Полицейские были вооружены гранатами со слезоточивым газом, пистолетами, резиновыми дубинками, в их распоряжении были автомобили, мотоциклы, коротковолновые радиостанции, мегафоны. Одни шли с овчарками, другие были верхом на лошадях. Демонстранты были вооружены петицией и бумажными плакатами, расползающимися под проливным дождем. Вряд ли их можно было считать монолитной группой, поскольку тут были самые разные люди — от тринадцатилетних школьниц в джинсах и шерстяных полупальто с капюшонами и весьма серьезных деятелей студенчества до провокаторов, профессиональных хулиганов и даже восьмидесятипятилетней актрисы в берете и с голубым шелковым зонтом. Какой-то стимул давал им силы противостоять ливню и всему остальному, что бы ни произошло.

Полицейские, в свою очередь, тоже не представляли собой элиты. Их собрали сюда со всех полицейских участков города. Тем, у которых был знакомый врач или кто сумел каким-то иным способом выкрутиться, удалось избежать этого неприятного поручения. Остались лишь те, которые знали, на что шли, и одобряли это (таких на полицейском жаргоне называли «петухами»), и те, которые были слишком молоды и неопытны, чтобы решиться на отказ от участия в происходящем, и, помимо всего прочего, не имели ни малейшего понятия, в чем они, собственно, участвуют и уж тем более во имя чего. Лошади вставали на дыбы и грызли удила, полицейские нервно хватались за кобуры пистолетов и непрерывно махали дубинками. Молоденькая девушка несла плакат с надписью: ИСПОЛНИ СВОЙ ДОЛГ! СОБЕРИ БОЛЬШЕ ПОЛИЦЕЙСКИХ ВМЕСТЕ! Трое патрульных, каждый весом по восемьдесят пять килограммов, набросились на нее, разорвали плакат, потащили к полицейской машине, выкручивая руки и хватая за грудь. В этот день ей как раз исполнилось тринадцать лет, и груди у нее были еще не развиты.

Всего было задержано более пятидесяти человек. Многие были ранены, в крови. Некоторые оказались так называемыми важными персонами, и можно было ожидать, что они напишут об этом в газетах или станут болтать по радио и телевидению. Дежурные офицеры полицейского участка с трепетом смотрели на этих важных персон, заискивающе им улыбались и с извинительными поклонами провожали до дверей. Всем остальным предстоял не слишком приятный допрос. Дело в том, что одному из конных полицейских угодили по голове бутылкой. А ведь ее кто-то бросил…

Операцией руководил высокий полицейский чин с военным образованием. Его считали экспертом по поддержанию общественного порядка, и он с удовлетворением наблюдал за тем беспорядком, который ему удалось создать.

В квартире около станции метро «Шермарбринк» Кольберг сложил шахматные фигуры в коробку и закрыл крышку. Его жена как раз возвратилась со своих вечерних курсов и сразу же пошла спать.

— Ты никогда не научишься играть, — укоризненно сказал он.

— Похоже, это требует особых способностей, — угрюмо ответил Мартин Бек. — Наверное, тут нужна смекалка.

Кольберг сменил тему.

— Сегодня вечером на Страндвеген, наверное, черт знает что творится, — заметил он.

— Наверное. А чего они, собственно, хотят?

— Вручить послу письмо, — ответил Кольберг. — Всего-то. И почему бы им не послать его по почте?

— Тогда оно не привлечет к себе внимания.

— Наверное, но все равно получилось глупо, даже стыдно.

— Да, — согласился Мартин Бек.

Он надел плащ, шляпу и собрался уходить. Кольберг тоже поднялся.

— Я выйду с тобой, — сказал он.

— А что ты собираешься делать на улице?

— Да так, прогуляюсь немного.

— В такую погоду?

— Я люблю дождь, — ответил Кольберг, застегивая просторный синий плащ из поплина.

— Тебе, наверное, мало того, что я уже простужен, — проворчал Мартин Бек.

Мартин Бек и Кольберг были полицейскими. Они работали в Государственной комиссии по расследованию убийств. В настоящее время они ничем особенным не занимались и со спокойной душой могли считать себя свободными от выполнения служебных обязанностей.

На улицах города не было видно полицейских. Пожилая женщина возле Центрального вокзала напрасно ожидала, что к ней подойдет патрульный и, с улыбкой отдав честь, поможет перейти на противоположную сторону. Тип, который в этот момент собирался разбить витрину в торговом центре, мог не опасаться, что вой полицейской сирены помешает продолжить начатое дело.

Полиция была занята.

Неделю назад начальник полиции официально заявил, что полиция будет не в состоянии выполнять многие рутинные обязанности, так как должна защищать американского посла от писем и выступлений тех, кому не нравятся Линдон Джонсон и война во Вьетнаме.

Леннарт Кольберг не испытывал симпатии к Линдону Джонсону, и война во Вьетнаме ему тоже не нравилась, зато он любил бродить по городу в дождливую погоду.

В одиннадцать часов вечера дождь продолжал идти, а демонстрацию можно было считать законченной.

Почти в это же самое время в Стокгольме было совершено восемь убийств и одна попытка убийства.

2

«Дождь, — уныло подумал он, глядя в окно автобуса. — Ноябрьская темень и холодный ливень. Предвестники зимы. Скоро выпадет снег».

В эту пору в городе ничто не радовало глаз, а уж об этой улице и говорить было нечего: одни голые деревья и старые кирпичные дома. Уже в процессе застройки выяснилось, что ее неправильно проложили. Она никуда не ведет, никогда никуда не вела и существует лишь как печальное напоминание о начатом когда-то с большим размахом и не доведенном до конца плане расширения города. Здесь нет освещенных витрин и прохожих на тротуарах. Только большие голые деревья и фонари, холодный белый свет которых отражается в лужах и поблескивающих от дождя крышах автомобилей.

Он так долго бродил под дождем, что волосы и брюки у него совершенно промокли. Ледяная, пронизывающая влага стекала по бедрам, затылку и шее. Он чувствовал ее даже между лопатками.

Он расстегнул две верхние пуговицы плаща, засунул руку в карман и коснулся рукоятки пистолета. Она тоже была холодной и влажной.

При этом прикосновении мужчина в синем поплиновом плаще невольно вздрогнул и попытался думать о чем-нибудь другом. Например, о террасе отеля в Андрайче,^[1] где пять месяцев назад он проводил отпуск. О тяжелой неподвижной жаре, о слепящем солнце над побережьем и рыбацкими лодками, о голубизне неба над горным хребтом на другой стороне залива.

Потом он подумал, что в это время года там, вероятно, тоже идут дожди, а в домах нет центрального отопления — только камины, и что он уже не на той улице, по которой ехал недавно, и что скоро снова придется выйти под дождь.

Он услышал, как сзади кто-то спускается по лестнице, и понял, что это тот человек, который сел в автобус возле универмага Олена на Клараберггатан двенадцатью остановками раньше.

«Дождь, — подумал он. — Не люблю дождь. Собственно, даже ненавижу. Интересно, когда меня повысят? И вообще, что я вообще здесь делаю, почему я не дома и не лежу около?..»

Это была его последняя мысль.

Автобус был двухэтажный, кремово-красного цвета, с серой лакированной крышей. Это был английский «Лейланд-Атлантиан», произведенный специально для введенного в Швеции несколько месяцев назад правостороннего уличного движения. В тот вечер он курсировал по маршруту № 47 в Стокгольме — от Белльмансру в Юргордене до Карлберга и обратно. Сейчас автобус ехал на северо-запад и приближался к остановке на Норра Сташунсгатан, которая находилась всего в нескольких метрах от границы между Стокгольмом и Сольной.

Сольна — это пригород Стокгольма, он является совершенно независимой административной единицей, и граница между ними существует только как линия, проведенная на карте.

Красный автобус был большой: одиннадцать метров в длину и почти четыре с половиной в высоту. К тому же он весил больше пятнадцати тонн. Фары были включены, и оттого он казался теплым и уютным, когда с запотевшими окнами катился по пустынной Карлбергсгатан между рядами голых деревьев. Потом автобус свернул направо, к Норрбакагатан, и на длинном пологом спуске к Норра Сташунсгатан шум его мотора стал приглушенным. Дождь барабанил по крыше и окнам, из-под колес разлетались брызги воды. Автобус медленно и неотвратимо катился вниз.

Конец уклона был также и концом улицы. Автобус должен был повернуть под углом примерно тридцать градусов на Норра Сташунсгатан и проехать еще триста метров до конечной остановки.

Единственным человеком, который в этот момент наблюдал за автобусом, был мужчина, стоявший у стены дома на Норрбакагатан, метров на сто пятьдесят выше. Мужчина был вором и собирался разбить витрину. Он ждал, пока автобус проедет мимо, потому что хотел действовать наверняка.

Мужчина заметил, что автобус притормозил на перекрестке и, мигая указателем поворота, стал поворачивать влево. Потом он исчез из поля зрения. Дождь барабанил оглушительно. Мужчина поднял руку и разбил витрину.

Он не увидел, что автобус так и не закончил поворот.

Поворачивая, красный двухэтажный автобус как бы на мгновение остановился. Потом он покатился через улицу, въехал на тротуар и протаранил забор из металлической сетки, отделяющий Норра Сташунсгатан от территории какого-то товарного склада.

Здесь он остановился.

Мотор заглох, однако фары и освещение в салоне не погасли.

Запотевшие окна по-прежнему светились в темноте и холоде, а сам автобус казался таким же уютным, как и раньше.

А дождь все барабанил по крыше.

Было три минуты двенадцатого ночи тринадцатого ноября 1967 года.

В Стокгольме.

3

Кристианссон и Квант на радиофицированной машине патрулировали Сольну.

За время своей однообразной карьеры они задержали сотни пьяниц и воришек, а однажды, возможно, даже спасли жизнь шестилетней девочке, схватив собиравшегося на нее напасть опасного сексуального маньяка-убийцу. Это произошло пять месяцев назад, причем совершенно случайно, что, конечно же, вовсе не уменьшало ценности этого поступка, который со временем постепенно вырос до размера подвига, в лучах которого они еще долго намеревались греться.

В этот вечер, однако, ничего особенного не происходило, разве что они выпили по бокалу пива, хотя об этом (как противоречащем инструкции поступке) лучше не упоминать.

Примерно в половине одиннадцатого им передали вызов по рации, и они поехали по указанному адресу на Капелгатан в Хювюдсте, где у входа в собственный дом кто-то наткнулся на человека без признаков жизни. Через три минуты они уже были на месте.

У входа в дом действительно лежал человек мужского пола в поношенных черных брюках, изношенных ботинках и потертом грязном плаще. Внутри, на освещенной лестничной клетке, стояла пожилая дама в шлепанцах и халате. Очевидно, это она звонила в полицию. Она стала подавать им какие-то знаки через стекло, потом приоткрыла дверь, высунула руку в щель и показала на неподвижную фигуру.

— Ага, ну и что тут происходит? — спросил Кристианссон.

Квант наклонился и фыркнул.

— Не подает признаков жизни, — с отвращением сказал он. — Бери его, Калле.

— Подожди, — сказал Кристианссон.

— Зачем?

— Вы знаете этого человека, фру? — вежливо спросил Кристианссон у женщины.

— Да, как мне кажется.

— Где он живет?

Женщина указала на дверь в глубине, находившуюся в трех метрах от нее.

— Там, — сказала она. — Он заснул, когда пытался открыть дверь.

— Да, у него в руке ключи, — почесав затылок, произнес Кристианссон. — Он живет один?

— А кто бы хотел жить с таким оборванцем? — ответила женщина.

— Что ты собираешься делать? — с подозрением глядя на Кристианссона, поинтересовался Квант.

Кристианссон не ответил. Он наклонился и вынул ключи из руки спящего. Потом поставил пьяницу на ноги с ловкостью, свидетельствующей о многолетней практике, открыл коленом дверь и поволок правонарушителя в квартиру. Женщина слегка посторонилась, Квант остался на ступеньках у входа. Оба наблюдали эту сцену с явным неодобрением.

Кристианссон открыл замок, включил свет и стащил с пьяного мокрый плащ. Пьяница зашатался, повалился на кровать и сказал:

— Спасибо, фрекен.

Потом повернулся на бок и уснул. Кристианссон положил ключи на плетеный столик возле кровати, погасил свет, закрыл дверь и вернулся к автомобилю.

— Спокойной ночи, фру, — сказал он.

Женщина смотрела на него, поджав губы, потом пожала плечами и ушла.

Кристианссон поступил так не из любви к ближнему, а потому, что был ленив.

Никто не знал об этом лучше Кванта. Когда они еще служили в Мальмё и были обыкновенными пешими патрульными, Кристианссон частенько переводил пьяных через улицу или даже через мост на территорию чужого участка, чтобы избавиться от них.

Квант сидел за рулем. Он включил зажигание и сказал с кислым видом:

— Сив всегда говорит мне, что я ленивый. Ей бы на тебя посмотреть.

Сив была женой Кванта, а кроме того, любимой и почти единственной темой его разговоров.

— Зачем причинять человеку лишние неприятности, — философски заметил Кристианссон.

Кристианссон и Квант были похожи друг на друга и осанкой, и видом. Оба имели рост один метр восемьдесят шесть сантиметров, светлые волосы, голубые глаза и широкие плечи. Однако характеры и взгляды на многие вещи у них были разные. Как, к примеру, сейчас.

Квант был непримирим. Он никогда не шел на уступки, когда обнаруживал правонарушения, однако проявлял удивительную ловкость, чтобы обнаруживать их как можно меньше.

Угрюмо и молча он медленно ехал из Хювюдста мимо Полицейской школы, квартала, застроенного одноэтажными жилыми домами, железнодорожного музея, бактериологической лаборатории, института для слепых, пересек район, где располагались высшие учебные заведения с их чистенькими корпусами, мимо здания Управления железных дорог и наконец выехал на Томтебудавеген.

Это была трасса, мастерски проложенная через почти безлюдную территорию, где почти наверняка никого нельзя было встретить. По пути им не попалось ни одной машины и видели они только двух живых существ: кота и через некоторое время — еще одного.

Проехав до конца Томтебудавеген, Квант остановился так, что радиатор автомобиля оказался в метре от границы Стокгольма, выключил передачу и принялся размышлять, по какому маршруту лучше всего продолжить объезд территории.

«Интересно, хватит ли у тебя нахальства вернуться тем же путем», — подумал Кристианссон, но вслух произнес:

— Можешь одолжить мне десятку?

Квант кивнул, вынул бумажник из внутреннего кармана и, не глядя на коллегу, протянул ему банкноту в десять крон. И сразу решил, что ему делать. Если он пересечет границу города и проедет по Норра Сташунсгатан пятьсот метров в северо-восточном направлении, они всего лишь две минуты будут находиться на территории Стокгольма. Потом они смогут повернуть на Эугениавеген, проехать по территории больницы, через Хагапаркен, на север, мимо кладбища, а там уже рядом и полицейский участок. Таким образом, их патрулирование будет закончено, а шансы напороться на что-нибудь окажутся минимальными.

Автомобиль въехал на территорию Стокгольма и свернул налево к Норра Сташунсгатан.

Кристианссон сунул десятку в карман и зевнул. Потом, щуря глаза, всмотрелся в дождь и сказал:

— Какая-то бежит там каналья.

Кристианссон и Квант были родом из Сконе и иногда путали порядок слов в предложении.

— Он с собакой, — заметил Кристианссон, — и он нам машет рукой.

— Это не наш участок, — ответил Квант.

Человек с собакой — крошечным песиком, — которую он буквально тащил за собой через лужи, выскочил на проезжую часть и преградил путь машине.

— Черт бы его подрал! — выругался Квант и затормозил. Он опустил боковое стекло и закричал: — Какого это черта вы вздумали выскакивать на дорогу? Да к тому же так неожиданно!

— Там… там автобус, — произнес человек, с трудом переводя дыхание, и показал в глубь улицы.

— Ну и что?! — почти завизжал Квант. — Как вы можете так обращаться с собакой! Бедное животное!

— Там… там случилось несчастье.

— Ну ладно, посмотрим, — отмахнулся Квант. — Посторонитесь. — Он тронулся с места. — И прошу в следующий раз так себя не вести! — крикнул он через плечо.

Кристианссон всмотрелся в дождь.

— Да, — обреченно сказал он. — Автобус выехал на тротуар. Вон тот, двухэтажный.

— Внутри горит свет, — объявил Квант. — Передняя дверь открыта. Выйди, Калле, посмотри, что там.

Он остановил машину позади автобуса. Кристианссон открыл дверцу, машинально поправил портупею и сказал сам себе:

— Ага, ну и что тут происходит?

Так же как и Квант, он был в высоких ботинках, кожаной куртке с блестящими пуговицами, с пистолетом и дубинкой на поясе.

Квант остался в автомобиле и наблюдал, как Кристианссон спокойно направляется к передней открытой двери автобуса.

Он видел, как Кристианссон ухватился за поручень, неловко встал на ступеньку, чтобы заглянуть внутрь, а потом вдруг резко отшатнулся и присел, одновременно хватаясь правой рукой за кобуру.

Квант отреагировал быстро. Ему хватило нескольких секунд, чтобы включить красные огни и оранжевый маяк, которыми были оборудованы все патрульные машины.

Кристианссон все еще стоял, согнувшись у автобуса, когда Квант рывком распахнул дверцу и выскочил под дождь. Он уже успел вытащить и снять с предохранителя свой девятизарядный «вальтер» калибра 7,65 и даже взглянуть на часы.

Стрелки показывали тринадцать минут двенадцатого.

4

Первым полицейским из управления, который прибыл на Норра Сташунсгатан, был Гунвальд Ларссон.

Он сидел за своим письменным столом в управлении полиции на Кунгсхольмене и просматривал какой-то рапорт, в котором невозможно было разобраться, причем делал он это с отвращением и, наверное, уже в десятый раз. Одновременно он думал о том, когда же наконец эти люди пойдут домой.

В понятие «эти люди» входили среди прочих начальник Государственной полиции, его заместители, а также много разных руководителей отделов и комиссаров, которые после благополучно завершившейся демонстрации слонялись по лестницам и коридорам. Как только эти личности решат, что рабочий день удачно завершен, и уберутся, он сделает то же самое, причем как можно быстрее.

Зазвонил телефон. Он скривился и снял трубку.

— Ларссон.

— Это центральная диспетчерская? Патрульный автомобиль из Сольны обнаружил на Норра Сташунсгатан автобус, в котором полно трупов.

Гунвальд Ларссон взглянул на электрические настенные часы, которые показывали восемнадцать минут двенадцатого, и спросил:

— Каким образом патрульный автомобиль из Сольны мог обнаружить автобус, полный трупов, в Стокгольме?

Гунвальд Ларссон был старшим помощником комиссара стокгольмской уголовной полиции. Из-за тяжелого характера в управлении его недолюбливали.

Действовал он, однако, быстро и решительно и на место происшествия прибыл первым.

Он остановил машину, поднял воротник плаща и вышел под дождь. Красный двухэтажный автобус стоял поперек тротуара, пробив забор из стальной сетки. Передняя часть автобуса была смята. Кроме него Гунвальд Ларссон увидел черный «плимут» с белой крышей и белой надписью «Полиция» на дверце. Его габаритные огни были включены, а в конусе света от фар стояли двое полицейских в форме, с пистолетами в руках. Оба казались неестественно бледными. Одного стошнило прямо на его кожаную куртку, и он сконфуженно вытирал ее мокрым платком.

— Что здесь произошло? — спросил Гунвальд Ларссон.

— Там… там внутри много трупов, — сказал один из полицейских.

— Да, — добавил другой. — Вот именно. И много отстрелянных гильз.

— Один вроде бы еще живой.

— И один полицейский.

— Полицейский? — переспросил Гунвальд Ларссон.

— Да. Из уголовной полиции.

— Мы его узнали. Он работает на Вестберга-алле. В комиссии по расследованию убийств.

— Мы только не знаем, как его зовут. На нем синий плащ. И он мертв.

Оба патрульных говорили неуверенно, тихо, перебивая друг друга.

Вряд ли их можно было назвать низкорослыми, однако рядом с Гунвальдом Ларссоном они выглядели не слишком внушительно.

Гунвальд Ларссон был ростом один метр девяносто два сантиметра и весил девяносто девять килограммов. Он имел плечи боксера-профессионала в тяжелом весе и огромные волосатые руки. Его зачесанные назад светлые волосы уже успели намокнуть.

Сквозь шум дождя донесся вой нескольких сирен. Казалось, он доносился с разных сторон. Гунвальд Ларссон прислушался к ним и спросил:

— Разве это Сольна?

— Мы находимся как раз на границе, — хитро парировал Квант.

Гунвальд Ларссон перевел лишенный всякого выражения взгляд своих голубых глаз с Кристианссона на Кванта. Потом быстрым шагом направился к автобусу.

— Там… как на бойне, — сказал Кристианссон.

Гунвальд Ларссон даже не прикоснулся к автобусу. Он заглянул в открытую дверь и осмотрелся.

— Да, — произнес он спокойно. — Выглядит именно так.

5

Мартин Бек остановился на пороге своей квартиры в Багармуссене. Он снял плащ и шляпу, стряхнул с них воду на лестничную клетку, повесил в коридоре и только потом закрыл дверь.

В прихожей было темно, но ему не хотелось включать свет. Из-под двери комнаты дочери пробивалась узкая полоска света, оттуда доносились звуки радио или проигрывателя. Он постучал и вошел.

Дочь звали Ингрид, ей было шестнадцать лет. За последнее время она заметно повзрослела, и с каждым разом общаться с ней становилось легче. Она была спокойной, деловитой, достаточно умной, и ему нравилось с ней разговаривать. Она училась в последнем классе основной школы и успешно справлялась с учебой, хотя и не принадлежала к той категории, которую в его времена называли зубрилами.

Сейчас она читала, лежа в кровати. Проигрыватель, стоявший на столике возле кровати, был включен. Она слушала не поп-музыку, а что-то классическое. Ему показалось, Бетховена.

— Привет, — сказал он. — Ты еще не спишь?

Он осекся, поняв, насколько бессмыслен его вопрос, и подумал о тех банальностях, которые эти стены слышали за последние десять лет.

Ингрид отложила книгу и выключила проигрыватель.

— Привет, папа. Ты что-то сказал?

Он покачал головой.

— Господи, у тебя совершенно промокли ноги, — заметила дочь. — Там все еще льет?

— Как из ведра. Мама и Рольф спят?

— Наверное. Мама загнала Рольфа в постель сразу после обеда. Сказала, что он простужен.

Мартин Бек присел на край кровати.

— А он не простужен?

— Во всяком случае, мне показалось, что он выглядит совершенно здоровым. Но послушно улегся спать. Наверное, чтобы не делать на завтра уроки.

— Зато ты прилежная. Что учишь?

— Французский. Завтра у нас контрольная. Не хочешь меня проверить?

— Вряд ли от этого будет какой-нибудь толк. Французский я знаю плохо. Лучше ложись спать.

Он встал, а дочь послушно скользнула под одеяло. Он заботливо подоткнул одеяло и, уже закрывая за собой дверь, услышал ее шепот:

— Скрести за меня завтра пальцы.

— Спокойной ночи.

Он зашел на темную кухню и несколько минут постоял у окна. Казалось, дождь немного утих, однако это впечатление могло быть обманчивым, потому что окно кухни выходило на подветренную сторону. Мартин Бек попытался представить себе, что происходило сегодня во время демонстрации перед американским посольством и как напишут об этом завтра в газетах: назовут ли действия полиции беспомощными и неумелыми или охарактеризуют их как жесткие и провокационные? В любом случае без критики не обойдется. Будучи полицейским, он испытывал чувство солидарности по отношению к своим коллегам, и сколько он себя помнил, так было всегда. Однако в душе он признавал, что часто критика была обоснованной, если, конечно, не придираться к мелочам. Он вспомнил, что однажды вечером несколько недель назад сказала Ингрид. Многие ее одноклассники активно интересовались политикой, участвовали в митингах и демонстрациях, и большинство из них были крайне плохого мнения о полиции. Маленькой, призналась Ингрид, она гордилась тем, что ее отец служит в полиции, а теперь предпочитает не упоминать об этом. И не потому, что ей стыдно, а просто сразу начинаются споры, и от нее ожидают, что она возьмет на себя ответственность за действия всей полиции. Конечно, это глупо, но тут уж ничего не поделаешь.

Мартин Бек вошел в гостиную, остановился у двери в спальню и услышал негромкое похрапывание жены. Он осторожно постелил себе на диване, зажег настольную лампу и задернул шторы. Диван он купил недавно и под предлогом, что не хочет беспокоить ее, когда возвращается поздно ночью домой, из общей с женой спальни перешел спать в гостиную. Она протестовала, ссылаясь на то, что он часто работает по ночам до самого утра, а потом днем отсыпается, а потому она не хочет, чтобы он лежал в гостиной и мешал. Он обещал, что в таких случаях будет лежать и мешать в спальне, где она редко бывает днем. Вот поэтому уже целый месяц он спал в гостиной и прекрасно себя чувствовал.

Его жену звали Ингой.

Отношения между ними с годами все больше ухудшались, и теперь он чувствовал облегчение оттого, что не нужно больше делить с ней одну постель. Из-за этого чувства облегчения он испытывал иногда угрызения совести, но после шестнадцати лет супружеской жизни невозможно было разобраться, кто прав, кто виноват, и он уже давно перестал над этим задумываться.

Мартин Бек сдержал кашель, снял мокрые брюки и повесил их на стул перед радиатором. Сидя на краю дивана и стягивая носки, он подумал о том, что ночные прогулки Кольберга под дождем могут объясняться тем, что и его супружеская жизнь тоже начинает становиться скучной и обременительной.

Так скоро? Ведь Кольберг женился всего полтора года назад.

Поэтому Мартин Бек отбросил эти мысли еще до того, как снял первый носок. Леннарт и Гюн, несомненно, счастливы друг с другом. Впрочем, какое ему до этого дело?

Он встал и голым подошел к книжной полке. Долго выбирал и наконец решил взять книгу, написанную английским дипломатом сэром Юджином Миллингтоном-Дрейком, в которой повествовалось о «Графе Шпее» и битве у берегов Ла-Платы.^[2] Он купил эту книгу в букинистическом магазине еще год назад, но до сих пор у него не было времени прочесть ее. Он забрался в постель, откашлялся, испытывая чувство вины, открыл книгу и обнаружил, что у него нет сигарет. Одним из преимуществ спать на диване было то, что теперь он мог без всяких осложнений курить в постели.

Он снова встал, вытащил из кармана плаща намокшую и смятую пачку сигарет «Флорида», аккуратно разложил для просушки сигареты на ночном столике и закурил ту из них, которая показалась ему наиболее пригодной для употребления. Он уже собирался лечь с сигаретой во рту и занес одну ногу над диваном, когда вдруг зазвонил телефон.

Телефон у них стоял в прихожей. Еще полгода назад Мартин Бек сделал заказ на установку дополнительной розетки в гостиной, но, принимая во внимание темпы работ телефонной станции, он наверняка будет счастливчиком, если заказ выполнят хотя бы через полгода.

Он быстро подошел к телефону и взял трубку еще до того, как раздался повторный звонок.

— Бек.

— Комиссар Бек?

Он не узнал голоса в трубке.

— Да, это я.

— Говорит центральный полицейский пульт связи. Обнаружено много убитых пассажиров в автобусе сорок седьмого маршрута недалеко от конечной остановки на Норра Сташунсгатан. Вас просят немедленно прибыть туда.

В первый момент Мартин Бек подумал, что это чей-то глупый розыгрыш или кто-то пытается выманить его под дождь — просто так, шутки ради.

— От кого поступило сообщение? — спросил он.

— От Ханссона из пятого. Хаммара уже известили.

— Сколько убитых?

— Точно еще неизвестно. По меньшей мере шестеро.

— Кто-нибудь задержан?

— Нет, насколько мне известно.

Мартин Бек подумал: «Кольберга я захвачу по пути. Надеюсь, удастся вызвать такси». Вслух он сказал:

— Хорошо, я сейчас приеду.

— Еще одно, комиссар…

— Да?

— Один из убитых… кажется, это кто-то из ваших людей.

Мартин Бек крепко сжал трубку.

— Кто?

— Не знаю. Фамилии мне не назвали.

Мартин Бек положил трубку и прислонился к стене. «Леннарт! Наверняка это он. И какого черта ему нужно было выходить в такой дождь? Что ему понадобилось в сорок седьмом автобусе в дождь? Нет, это не Кольберг, здесь какая-то ошибка».

Он поднял трубку и набрал номер Кольберга. Сигнал вызова. Второй. Третий. Четвертый. Пятый.

— Кольберг.

Это был сонный голос Гюн. Мартин Бек старался говорить спокойным, естественным тоном.

— Привет. А Леннарт не рядом с тобой?

Ему показалось, что он слышит скрип кровати: очевидно, Гюн села. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она ответила.

— Нет, во всяком случае, в постели его нет. Я думала, он у тебя. Хотя ведь ты сегодня был у нас…

— Он вышел вместе со мной прогуляться. Ты уверена, что его нет дома?

— Может, он в кухне. Погоди, я посмотрю.

Снова целая вечность, прежде чем она вернулась.

— Нет, Мартин, его нет дома.

Теперь голос у нее был встревоженный.

— Как ты думаешь, куда он делся? В такую-то погоду?

— Он вышел, чтобы подышать свежим воздухом. А я только что вернулся домой и думаю, что он долго не задержится. Не волнуйся.

Очевидно, это ее успокоило.

— В конце концов, у меня не срочное дело. Спокойной ночи. Пока.

Он положил трубку и внезапно почувствовал холодную дрожь. Он снова поднял трубку и, держа ее в руке, начал думать, кому бы позвонить, чтобы точно узнать о произошедшем. Потом решил, что лучше будет, если он сам как можно быстрее прибудет на место. Он набрал номер ближайшей станции такси, и ему сразу же ответили.

Мартин Бек служил в полиции двадцать три года. За это время многие его коллеги погибли при исполнении служебных обязанностей, и каждый раз, когда такое случалось, он тяжело переживал. Он сознавал, что служба в полиции становится все более опасной и что в следующий раз может наступить его очередь. Однако к Кольбергу он относился не просто как к коллеге. Они полностью доверяли друг другу. Им прекрасно работалось вместе, и они давно научились понимать друг друга без слов. А когда Кольберг полтора года назад женился и переехал на Шермарбринк, они сблизились, так сказать, географически и стали вместе проводить свободное от службы время.

Совсем недавно, в одну из редких минут депрессии, Кольберг сказал:

— Если бы не ты, то черт его знает, остался ли бы я вообще в полиции.

Мартин Бек думал об этом, надевая мокрый плащ и спускаясь бегом по лестнице к такси, уже ожидавшему его возле дома.

6

Несмотря на дождь и позднее время, за временным ограждением на Карлбергсвеген собралось много народу. Люди с любопытством глазели на то, как Мартин Бек выходит из такси. Какой-то молодой патрульный в черной непромокаемой накидке сделал резкое движение, словно преграждая ему путь, однако другой схватил его за плечо и одновременно приложил руку к козырьку.

Невысокий мужчина в светлой куртке и кепке подошел к Мартину Беку и сказал:

— Мои соболезнования, комиссар. Я только что узнал, что один из ваших…

Мартин Бек смерил его таким взглядом, что конец фразы застрял у того в горле.

Он слишком хорошо знал человека в кепке и был о нем отвратительного мнения. Это был независимый журналист, который представлялся всем репортером уголовной хроники. Он специализировался на репортажах о самых сенсационных и жестоких убийствах, в которых все перевирал и которые публиковали только самые низкопробные издания.

Репортер отступил, и Мартин Бек пролез под натянутой веревкой. Он увидел, что такой же барьер есть и дальше, со стороны Торсплан. На огороженной территории стояло несколько черно-белых автомобилей и множество фигур в блестящих дождевиках. Земля вокруг двухэтажного красного автобуса размякла, под ногами хлюпало.

В автобусе горел свет, фары были включены, однако они почти не пробивали плотной завесы дождя. За автобусом, повернутая кабиной к Карлбергсвеген, стояла машина Государственной криминально-технической лаборатории (КТЛ). Автомобиль судебного врача тоже уже был на месте. За разорванной стальной сеткой несколько человек устанавливали прожектор. Значит, здесь произошло нечто гораздо более серьезное, чем просто дорожно-транспортное происшествие.

Мартин Бек посмотрел в направлении мрачных жилых домов на противоположной стороне улицы. Он увидел освещенные прямоугольники окон и во многих из них — фигуры, лица которых, прижатые к стеклам, были похожи на размытые белые пятна. Какая-то женщина в резиновых сапогах на босу ногу и дождевике, наброшенном на ночную рубашку, выбежала из парадного чуть наискосок от места происшествия. На середине улицы ее остановил полицейский, взял за руку и отвел назад, к парадному. Полицейский шел широким шагом, и ей пришлось почти бежать, промокшая белая рубашка обвилась у нее вокруг ног.

Мартин Бек не мог видеть двери автобуса, но за окнами, в салоне, двигались какие-то фигуры, и он понял, что техники-криминалисты уже приступили к работе. Своих коллег из Государственной комиссии по расследованию убийств и людей из уголовной полиции он также нигде не видел, но догадывался, что они находятся по другую сторону автобуса.

При мысли о том, что предстоит увидеть через минуту, он невольно замедлил шаг и сжал кулаки в карманах. По пути ему пришлось обойти фургон Института судебной медицины.

В свете, падающем из средней двери автобуса, стоял Хаммар, бессменный начальник Мартина Бека в течение многих лет, и разговаривал с кем-то, очевидно находившимся в автобусе. Он прервал разговор на полуслове и обернулся к Мартину Беку:

— Ага, вот и ты. А я уж думал, что тебе забыли позвонить.

Мартин Бек ничего не ответил, он подошел к двери и заглянул внутрь.

У него спазмом свело желудок. Зрелище оказалось хуже, чем он ожидал.

Холодный яркий свет позволял отчетливо увидеть каждую деталь. Казалось, весь автобус был заполнен окровавленными мертвыми телами, которые лежали в самых неожиданных позах.

Мартин Бек предпочел бы отвернуться и не смотреть на них, однако эти чувства никак не отразились на его лице. Он даже принудил себя фиксировать все детали. Люди из КТЛ работали спокойно и методично. Один из них посмотрел на Мартина Бека и медленно покачал головой.

Мартин Бек переводил взгляд с одного трупа на другой. Он никого из них не узнавал. По крайней мере, в их нынешнем состоянии.

— А он наверху? — внезапно спросил Мартин Бек. — Он…

Он посмотрел на Хаммара и осекся.

Из-за спины Хаммара из темноты появился Кольберг. Он был с непокрытой головой, с волосами, прилипшими ко лбу.

Мартин Бек вытаращился на него.

— Привет, — сказал Кольберг. — А я уж начал подумывать, куда это ты пропал. Даже собирался попросить кого-нибудь позвонить тебе.

Он остановился перед Мартином Беком и испытующе посмотрел на него.

— Тебе не мешало бы выпить чашечку кофе. Я принесу.

Мартин Бек отрицательно покачал головой.

— Нет, надо, — возразил Кольберг.

И исчез за пеленой дождя. Мартин Бек проводил его взглядом, потом подошел к передней двери автобуса и посмотрел внутрь. Хаммар, тяжело ступая, следовал за ним.

На переднем месте сидел водитель, навалившись на руль. Судя по всему, пуля попала ему в голову. Мартин Бек смотрел на то, что раньше было лицом водителя, и, к своему удивлению, не чувствовал тошноты. Он повернулся и взглянул на Хаммара, который бессмысленно глазел на дождь.

— Ты не знаешь, что он тут делал? — почти беззвучно спросил Хаммар. — В этом автобусе?

В этот момент Мартин Бек понял, кого имел в виду дежурный с пульта, который ему звонил.

У окна, за лесенкой, ведущей на второй этаж автобуса, сидел Оке Стенстрём, помощник комиссара Государственной комиссии по расследованию убийств, один из самых молодых сотрудников Мартина Бека.

Впрочем, слово «сидел» было неточным. Синий поплиновый плащ Стенстрёма был пропитан кровью, а сам он полулежал, упершись правым плечом в спину молодой женщины, согнувшейся пополам на соседнем сиденье.

Он был мертв. Так же как и женщина рядом с ним и шесть остальных человек в автобусе.

В правой руке он держал служебный пистолет.

7

Дождь шел всю ночь, и хотя по календарю солнце должно было взойти без двадцати восемь, лишь около девяти ему удалось пробиться сквозь плотные тучи, и начался пасмурный, туманный день.

Поперек тротуара на Норра Сташунсгатан стоял большой красный двухэтажный автобус — там, где он остановился десять часов назад.

Однако это было единственным, что осталось без изменений. На оцепленной территории в этот час работало более пятидесяти человек, а за ограждениями толпилось множество любопытных. Большинство из них торчали здесь с полуночи, но видели только полицейских, медицинских работников и слышали завывания сирен разных типов. Это была ночь сирен и сплошного потока автомобилей, которые на первый взгляд без всякого смысла с воем проносились по блестящим от дождя улицам.

Никто ничего не знал наверняка, тем не менее несколько слов, которые передавали друг другу шепотом, расходились концентрическими кругами среди зевак, проникали в соседние дома, становились все громче и уже гремели на всю страну. А к утру они вырвались далеко за ее пределы.

МАССОВОЕ УБИЙСТВО.

МАССОВОЕ УБИЙСТВО В СТОКГОЛЬМЕ.

МАССОВОЕ УБИЙСТВО В АВТОБУСЕ В СТОКГОЛЬМЕ.

Об этом уже знали все.

В управлении полиции на Кунгсхольмсгатан знали ненамного больше. Собственно говоря, не было даже точно известно, кому именно поручено вести расследование. Царила полнейшая неразбериха. Непрерывно звонили телефоны, все время входили и выходили люди, возбужденные и мокрые от пота и дождя, пол был заляпан грязью.

— Кто занимается составлением списка убитых? — спросил Мартин Бек.

— Кажется, Рэнн.

Кольберг сказал это, не оборачиваясь. Он пытался прикрепить к стене лист ватмана. Лист имел три метра в длину и полметра в ширину, и с ним непросто было управляться.

— Кто-нибудь может мне помочь? — бросил он через плечо.

— Конечно, — спокойно сказал Меландер, поднялся из-за стола и вынул изо рта трубку.

Фредрик Меландер был высоким худощавым мужчиной очень важного вида и с характером педанта. Ему было сорок восемь лет, и он являлся помощником комиссара уголовной полиции Стокгольма. Кольберг работал с ним уже много лет и даже не помнил, сколько именно. Меландер, напротив, помнил все. Он славился тем, что никогда ни о чем не забывал.

Зазвонили два телефона одновременно.

— Да. Комиссар Бек слушает. Кого? Нет, его здесь нет.

Он положил трубку на место и поднял трубку другого телефона. В это время дверь открылась, и на пороге в нерешительности застыл седой человек лет пятидесяти.

— Что у тебя, Эк? — спросил Мартин Бек.

— Я по поводу автобуса, — ответил седовласый.

— Когда я вернусь домой? Не имею понятия, — проговорил Мартин Бек в трубку.

— А, черт! — воскликнул Кольберг: клейкая лента запуталась в его толстых пальцах.

— Главное — спокойствие, — назидательно сказал Меландер.

Мартин Бек снова обратился к стоявшему на пороге:

— Да, так что там с автобусом?

Эк закрыл за собой дверь и достал блокнот.

— Автобус изготовлен на заводе «Лейланд» в Англии, — сказал он. — Тип «Атланта», но у нас эта модель называется «Н-35». Семьдесят пять мест для сидения. Особенность состоит в том, что…

Дверь распахнулась. Гунвальд Ларссон обвел недоверчивым взглядом свой битком набитый кабинет. Его светлый плащ промок насквозь, так же как и брюки, и русые волосы. Ботинки были облеплены глиной.

— Ну и вид здесь, — с неудовольствием проворчал он.

— Ну и в чем особенность того автобуса? — спросил Меландер.

— Особенность состоит в том, что автобусы этого типа на сорок седьмом маршруте не используются.

— Не используются?

— Да, как правило, не используются. По этому маршруту курсируют немецкие автобусы марки «Бюссинг». Тоже двухэтажные. А этот автобус оказался там случайно.

— Прекрасная улика, — съязвил Гунвальд Ларссон. — Сумасшедший, имеющий привычку убивать людей исключительно в английских автобусах. Ты это имел в виду?

Эк с неодобрением взглянул на него. Гунвальд Ларссон стряхнул с себя воду и спросил:

— Кстати, а что это за стадо обезьян у нас в коридоре?

— Журналисты, — сказал Эк. — Надо, чтобы кто-нибудь поговорил с ними.

— Только не я, — мгновенно отреагировал Кольберг.

— А почему Хаммар не делает официального сообщения? — спросил Гунвальд Ларссон. — Или начальник полиции, или министр юстиции, или какая-нибудь другая важная шишка?

— Наверное, его еще не сформулировали, — ответил Мартин Бек. — Эк прав. Кто-то должен с ними поговорить.

— Только не я, — повторил Кольберг. Потом он повернулся с таким видом, словно его осенило. — Гунвальд, — произнес он. — Ты приехал на место первым. Мог бы провести пресс-конференцию.

Гунвальд Ларссон оглядел кабинет и огромной волосатой рукой убрал со лба мокрую прядь волос. Мартин Бек ничего не сказал и даже не взглянул в направлении двери.

— О’кей, — сказал Ларссон. — Надо подумать, где можно расположиться. Поговорить с ними нужно. Но до этого я хотел бы кое-что выяснить.

— Что? — спросил Мартин Бек.

— Кто-нибудь уже сообщил матери Стенстрёма?

В кабинете воцарилась мертвая тишина, словно эти слова оглушили всех присутствующих, включая и того, кто это сказал. Стоя на пороге, Ларссон медленно обвел всех присутствующих взглядом.

После длинной паузы Меландер повернулся к нему.

— Да. Ей сообщили.

— Ладно, — сказал Гунвальд Ларссон и закрыл за собой дверь.

— Ладно, — словно разговаривая сам с собой, заключил Мартин Бек и забарабанил костяшками пальцев по столешнице.

— Разве это было разумно? — спросил Кольберг.

— Что?

— Разрешить Гунвальду… Не кажется ли тебе, что нас и без того достаточно обливают грязью в прессе?

Мартин Бек посмотрел на него, но ничего не ответил. Кольберг пожал плечами.

— Ну ладно, — сказал он. — Это не имеет особого значения.

Меландер вернулся к своему письменному столу, взял трубку и закурил.

— В самом деле, — согласился он. — Это не имеет особого значения.

Они с Кольбергом уже повесили лист ватмана. На нем была набросана схема первого этажа автобуса и несколько фигур, пронумерованных цифрами от одного до девяти.

— Куда подевался Рэнн со списком? — поинтересовался Бек.

— У меня есть еще кое-что по этому автобусу, — упрямо сказал Эк.

И тут зазвонил телефон.

8

Кабинет, в котором проходила первая импровизированная пресс-конференция, явно не был приспособлен для этой цели. Здесь был всего один стол, два шкафа и четыре стула. К тому времени, когда туда вошел Гунвальд Ларссон, воздух уже был спертым от сигаретного дыма и влаги, испарявшейся с мокрых плащей.

Гунвальд Ларссон остановился в дверях, окинул взглядом собравшихся журналистов и фоторепортеров и тихо сказал:

— Ну? И что же вы хотите знать?

Все, перебивая друг друга, начали говорить одновременно. Гунвальд Ларссон поднял руку и предупредил:

— Прошу говорить по очереди. Начнем с левого угла и пойдем слева направо.

Содержание пресс-конференции было следующим:

Вопрос: Когда обнаружили автобус?

Ответ: Вчера вечером, приблизительно в десять минут двенадцатого.

Вопрос: Кто его обнаружил?

Ответ: Один гражданин, который, в свою очередь, сообщил об этом радиопатрульным.

Вопрос: Сколько человек было в автобусе?

Ответ: Восемь.

Вопрос: Все они мертвы?

Ответ: Да.

Вопрос: Каким способом этих людей лишили жизни?

Ответ: Об этом еще рано говорить.

Вопрос: Явилась ли причиной их смерти какая-то внешняя сила?

Ответ: Возможно.

Вопрос: Что вы понимаете под словом «возможно»?

Ответ: Только то, что сказал.

Вопрос: Имеются ли какие-нибудь следы, указывающие на то, что там стреляли?

Ответ: Да.

Вопрос: Значит, всех этих людей застрелили?

Ответ: Возможно.

Вопрос: Значит, в самом деле имело место массовое убийство?

Ответ: Да.

Вопрос: Вы обнаружили орудие преступления?

Ответ: Нет.

Вопрос: Кто-нибудь арестован?

Ответ: Нет.

Вопрос: Имеются ли какие-нибудь улики, указывающие на какое-то определенное лицо?

Ответ: Нет.

Вопрос: Убийства были совершены одним человеком?

Ответ: Неизвестно.

Вопрос: Человек, который стрелял, находился в автобусе или выстрелы были произведены снаружи?

Ответ: Они не были произведены снаружи.

Вопрос: Откуда это известно?

Ответ: Оконные стекла разбиты выстрелами изнутри.

Вопрос: Каким оружием воспользовался убийца?

Ответ: Неизвестно.

Вопрос: Наверно, это был пулемет или по меньшей мере автомат, не так ли?

Ответ: Без комментариев.

Вопрос: Когда произошли убийства, автобус стоял или двигался?

Ответ: Неизвестно.

Вопрос: Не указывает ли положение, в котором обнаружили автобус, на то, что стрельба велась во время движения и только потом автобус въехал на тротуар?

Ответ: Да.

Вопрос: Удалось ли собакам взять след?

Ответ: Шел дождь.

Вопрос: Это был двухэтажный автобус?

Ответ: Да.

Вопрос: Где обнаружили тела, на верхнем этаже или на нижнем?

Ответ: На нижнем.

Вопрос: Все?

Ответ: Да.

Вопрос: Личности убитых уже установлены?

Ответ: Нет.

Вопрос: Но хотя бы кого-нибудь уже опознали?

Ответ: Да.

Вопрос: Кого? Водителя?

Ответ: Полицейского.

Вопрос: Полицейского? Вы можете назвать его имя?

Ответ: Да. Это помощник комиссара Оке Стенстрём.

Вопрос: Стенстрём? Из Государственной комиссии по расследованию убийств?

Ответ: Да.

Несколько журналистов попытались протиснуться к двери, но Гунвальд Ларссон снова поднял руку.

— Прошу вас не болтаться туда-сюда. Есть еще какие-нибудь вопросы?

Вопрос: Помощник комиссара Стенстрём был одним из пассажиров автобуса?

Ответ: Во всяком случае, за рулем сидел не он.

Вопрос: Вы думаете, что он оказался там случайно?

Ответ: Неизвестно.

Вопрос: Я обращаюсь с этим вопросом лично к вам. Считаете ли вы случайностью, что одним из убитых оказался сотрудник уголовной полиции?

Ответ: Я пришел сюда не для того, чтобы отвечать на вопросы.

Вопрос: Выполнял ли Стенстрём какое-то специальное задание, когда это произошло?

Ответ: Не знаю.

Вопрос: В тот вечер он был на службе?

Ответ: Нет.

Вопрос: Значит, он был свободен?

Ответ: Да.

Вопрос: В таком случае он, очевидно, оказался там случайно. Вы можете назвать фамилию еще хотя бы одной жертвы?

Ответ: Нет.

Вопрос: Это первый в Швеции случай массового убийства. За границей же, напротив, за последние несколько лет происходило много подобных преступлений. Не считаете ли вы, что убийцу могло натолкнуть на этот безумный поступок какое-нибудь подобное преступление, имевшее место, к примеру, в Америке?

Ответ: Не знаю.

Вопрос: Не считает ли полиция, что убийца может быть сумасшедшим, который жаждет прославиться?

Ответ: Это одна из версий.

Вопрос: Я не получил ответа на свой вопрос. Полиция разрабатывает эту версию?

Ответ: Все возможности и предположения принимаются во внимание.

Вопрос: Сколько женщин среди жертв?

Ответ: Две.

Вопрос: Значит, шестеро убитых — это мужчины?

Ответ: Да.

Вопрос: Среди этих шестерых водитель и помощник комиссара Стенстрём?

Ответ: Да.

Вопрос: Уделите нам еще минуту внимания. Мы получили сообщение, что один из пассажиров, находившихся в автобусе, остался в живых и его увезли в машине «скорой помощи», которая приехала на место происшествия еще до того, как полиция оцепила территорию.

Ответ: Вот как?

Вопрос: Это правда?

Ответ: Следующий вопрос.

Вопрос: Мы слышали, что вы одним из первых прибыли на место происшествия, так ли это?

Ответ: Так.

Вопрос: Когда вы туда прибыли?

Ответ: В двадцать пять минут двенадцатого.

Вопрос: Как выглядел автобус внутри?

Ответ: Что вы имеете в виду?

Вопрос: Можно ли сказать, что это было самое ужасное зрелище, которое вам приходилось когда-либо наблюдать в своей жизни?

Гунвальд Ларссон бесстрастно посмотрел на того, кто задал этот вопрос: молодой человек в круглых очках с металлической оправой и с довольно растрепанной рыжей бородкой. Потом он ответил:

— Наверное, можно ответить — нет.

Репортеры несколько оживились. Какая-то журналистка приподняла брови и с некоторым недоверием спросила:

— Как это следует понимать?

— Именно так, как я сказал.

До того как стать полицейским, Гунвальд Ларссон служил в военно-морском флоте. В августе 1943 года он принимал участие в подъеме затонувшей подлодки «Ульвен», которая три месяца пролежала на дне моря. Среди тридцати трех погибших было много его знакомых. После войны он участвовал в эвакуации балтийских коллаборационистов из лагеря в Рённеслётте, а также принимал тысячи узников из немецких концлагерей. Большинство из них были женщины и дети, многие умирали. Он не считал нужным рассказывать обо всем этом специфической компании, которая здесь собралась, и поэтому коротко спросил:

— Еще какие-нибудь вопросы?

— Полиции удалось найти кого-либо, кто собственными глазами видел то, как произошло преступление?

— Нет.

— Итак, в Стокгольме совершено массовое убийство. Восемь человек убиты. И это все, что полиция может нам сообщить?

— Да.

На этом пресс-конференция закончилась.

9

Прошла минута, прежде чем заметили, что вошел Рэнн со списком. Мартин Бек, Кольберг, Меландер и Гунвальд Ларссон стояли, склонившись над столом, заваленным фотоснимками с места происшествия, когда рядом с ними внезапно возник Рэнн и объявил:

— Ну, список, в общем, уже готов.

Он родился и вырос в Арьеплуге и, несмотря на то что уже двадцать лет жил в Стокгольме, говорил на норландском^[3] диалекте.

Он положил список на стол, сделал шаг назад и сел.

— Не надо пугать людей, — сказал Кольберг.

В кабинете так долго стояла тишина, что он вздрогнул от голоса Рэнна.

— Ну-ка, давай посмотрим, — нетерпеливо сказал Гунвальд Ларссон и взял список. С минуту он изучал его, потом вернул Рэнну.

— Впервые вижу такой бисерный почерк. А сам-то ты можешь это прочесть? Надеюсь, ты отдал его напечатать?

— Да. Отдал. Через пару минут получите копии.

— Ладно, — сказал Кольберг. — В таком случае мы послушаем тебя.

Рэнн достал очки, кашлянул и еще раз просмотрел свои записи.

— Из восьми убитых четверо жили недалеко от конечной остановки. Тот, который остался в живых, — тоже.

— Давай по порядку, — сказал Мартин Бек.

— Ну, начнем с водителя. Две пули попали ему в шею и одна в затылок. Скорее всего, он умер мгновенно.

Мартину Беку не нужно было смотреть на фотографию, которую Рэнн выудил из кипы снимков, лежавших на столе. Он слишком хорошо помнил, как выглядел мужчина в кабине водителя.

— Водителя звали Густав Бенгтссон. Сорок восемь лет, женат, двое детей, жил на Инедальсгатан, пять. Семья оповещена. Это был его последний рейс в тот день. Высадив пассажиров на конечной остановке, он должен был отвести автобус к остановке Хорнсбергс на Линдхагенсгатан. Касса не тронута, в бумажнике у него было сто двадцать крон.

Рэнн оглядел поверх очков присутствующих.

— Это пока все, что о нем известно.

— Дальше, — сказал Меландер.

— Я буду придерживаться того порядка, что на схеме. Следующий, согласно ей, — Оке Стенстрём. Пять выстрелов в спину. Один — в правую руку сбоку. Возможно, рикошет. Ему было двадцать девять лет, и он жил…

Гунвальд Ларссон перебил его:

— Можешь это опустить. Мы знаем, где он жил.

— А я не знаю, — возразил Рэнн.

— Дальше, — сказал Меландер.

Рэнн снова откашлялся.

— Он жил на Черховсгатан со своей невестой…

Гунвальд Ларссон снова его перебил:

— Они не были обручены. Я недавно спрашивал у него.

Мартин Бек раздраженно взглянул на Ларссона и кивнул Рэнну, чтобы тот продолжил.

— …Осой Турелль, двадцати четырех лет, служащей туристического бюро. — Он взглянул на Ларссона и добавил: — Они не были женаты. Не знаю, сообщили ей уже или нет.

Меландер вынул трубку изо рта и кивнул:

— Ей сообщили.

Ни один из сидящих за столом не взглянул на фотографию изрешеченного пулями тела Стенстрёма. Они уже видели его один раз, и этого им было вполне достаточно.

— В правой руке он сжимал служебный пистолет. Пистолет был снят с предохранителя, но Стенстрём ни разу из него не выстрелил. В кармане лежал бумажник, в котором было тридцать семь крон, удостоверение, фотография Осы Турелль, письмо от матери и несколько квитанций. Кроме этого, в карманах у него лежали водительские права, записная книжка, шариковая авторучка и связка ключей на колечке. Нам все это пришлют из лаборатории, как только эксперты закончат работу. Можно переходить к следующему?

— Давай, — сказал Кольберг.

— Девушку рядом со Стенстрёмом звали Бритт Даниельссон. Двадцать восемь лет, незамужняя, работала в Саббатсберге. Она была медсестрой.

— Интересно, были ли они вместе, — сказал Гунвальд Ларссон. — У него могли быть кое-какие шашни на стороне.

Рэнн неодобрительно взглянул на него.

— Нужно будет проверить, — заметил Кольберг.

— Она снимала квартиру на Карлбергсвеген, двадцать семь, вместе с еще одной медсестрой из Саббатсберга. По словам ее соседки по квартире — ее зовут Моника Гранхольм, — Бритт Даниельссон в тот вечер возвращалась из больницы. В нее выстрелили только один раз. Пуля попала в висок. Она — единственная в автобусе, которой досталась всего одна пуля. В сумочке у нее обнаружили всякую мелочь, всего тридцать восемь предметов. Надо их перечислять?

— Да на кой черт, — сказал Гунвальд Ларссон.

— Под четвертым номером в списке и на схеме значится Альфонс Шверин — тот, который остался в живых. Он лежал навзничь на полу, между сиденьями в задней части автобуса. Уже известно, какие он получил ранения: пуля в живот и еще одна в область сердца. Также уже известно, что он одинокий. Домашний адрес: Норра Сташунсгатан, сто семнадцать. Ему сорок три года, и работает он в дорожной конторе. Кстати, как он?

— По-прежнему лежит без сознания. Врачи говорят, что шансы на то, что он придет в сознание, минимальные. Но даже в этом случае неизвестно, сможет ли он говорить и вспомнит ли что-нибудь.

— Разве ранение может мешать говорить? — удивился Гунвальд Ларссон.

— Шок, — объяснил Мартин Бек. Он встал со стула и потянулся. Потом закурил сигарету и встал перед схемой. — Ну а тот, в углу, — сказал он, — пятый номер?

Он показал на правый задний угол автобуса. Рэнн заглянул в свои записи.

— В него попало восемь пуль. В грудь и живот. Это араб, его зовут Мохаммед Бусси. Гражданин Алжира, тридцать шесть лет, родственников в Швеции нет. Жил в пансионате на Норра Сташунсгатан. Наверное, ехал с работы в «Зиг-Заге», ресторане на Васагатан. Пока что сказать о нем больше нечего.

— Араб, — сказал Гунвальд Ларссон. — Кажется, это у них имеют привычку по любому поводу поднимать стрельбу?

— Твоя осведомленность в политике просто поражает, — съязвил Кольберг. — Тебе нужно попросить, чтобы тебя перевели в ОБ.

— Она называется Государственная полиция безопасности, — пояснил Ларссон.

Рэнн встал, порылся в кипе фотографий, вытащил оттуда несколько снимков и разложил их отдельно, один возле другого.

— Этого парня мы не смогли идентифицировать, — сказал он. — Номер шесть. Он сидел на крайнем сиденье возле средней двери. В него попало шесть пуль. В карманах у него были спички, пачка сигарет, автобусный билет и одна тысяча восемьсот двадцать три кроны в разных купюрах. Это все о нем.

— Много денег, — задумчиво заметил Меландер.

Склонившись над столом, они рассматривали фотографии неизвестного. Тот сполз с сиденья и полулежал на спинке, рука у него свисала, а левая нога была вытянута в проходе. Спереди его плащ был в крови. Лица у него не было.

— Ах ты черт, — чертыхнулся Гунвальд Ларссон. — Кто же это может быть? Да его родная мать не узнает!

Мартин Бек продолжил изучать схему, висевшую на стене. Он поднял руку к лицу и сказал:

— Я думаю, не было ли их двое?

Все уставились на него.

— Кого было двое? — спросил Гунвальд Ларссон.

— Тех, кто стрелял. Обратите внимание, как спокойно все сидят на своих местах. Кроме того, который остался жив, но ведь упасть на пол он мог уже позднее.

— Сразу два сумасшедших? — недоверчиво спросил Гунвальд Ларссон.

Кольберг поднялся и подошел к Мартину Беку.

— Ты хочешь сказать, что если бы стрелял один, то кто-нибудь успел бы среагировать? Да, возможно. Но ведь он их словно косой скосил. Все произошло очень быстро, и надо еще учесть, что их застигли врасплох…

— Может, пойдем дальше по списку? Так или иначе, мы скоро узнаем, сколько было орудий убийства, одно или два.

— Да, конечно, — согласился Мартин Бек. — Продолжай, Эйнар.

— Под седьмым номером значится Йон Челльстрём. Слесарь. Он сидел рядом с тем, которого не смогли идентифицировать. Пятьдесят два года, женат, жил на Карлбергсвеген, восемьдесят девять. По словам его жены, он возвращался из мастерской на Сибиллегатан, где работал сверхурочно. Вел размеренный образ жизни, ничего необычного.

— Если не считать того, что кто-то, когда он возвращался домой, нашпиговал ему живот свинцом, — заметил Гунвальд Ларссон.

— У окна возле средней двери сидел номер восьмой, Эста Ассарссон. Сорока двух лет. У него снесено полголовы. Жил на Тегнергатан, сорок, где также находится офис торговой фирмы, которой он руководил совместно со своим братом. Его жена не знает, почему он ехал в том автобусе. Сказала, что в это время муж должен был находиться на каком-то собрании какого-то общества на Нарвавеген.

— Ага, — сказал Гунвальд Ларссон, — решил сходить налево.

— Да, кое-что указывает на это. В портфеле у него была бутылка виски. «Джонни Уокер. Блэк лэйбл».

— Ничего себе, — воскликнул склонный к эпикурейству Кольберг.

— Кроме того, он запасся презервативами, — добавил Рэнн. — Во внутреннем кармане у него их было семь штук. В карманах также обнаружили чековую книжку и более восьмисот крон наличными.

— Почему именно семь? — задумался Гунвальд Ларссон.

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул Эк.

— Хаммар просит, чтобы через четверть часа все явились к нему в кабинет. На совещание. То есть без четверти одиннадцать.

Он исчез.

— О’кей, пошли дальше, — сказал Мартин Бек. — На ком мы остановились?

— На том, у которого было семь презервативов, — напомнил Ларссон.

— Еще что-нибудь можешь о нем сказать? — спросил Мартин Бек.

Рэнн заглянул в свой исписанный листок.

— Да вроде бы нет.

— Тогда давай дальше, — сказал Мартин Бек, садясь за письменный стол Гунвальда Ларссона.

— За два ряда до Ассарссона сидела фру Хильдур Юханссон, номер девятый. Шестидесяти восьми лет, вдова, проживала на Норра Сташунсгатан, сто девяносто. Один выстрел в спину, вторая пуля прошла навылет через шею. Женщина возвращалась от своей замужней дочери, проживающей на Вестманнагатан, куда ездила, чтобы понянчить ребенка.

Рэнн сложил список вчетверо и положил его в карман.

— Это все, — сказал он.

Гунвальд Ларссон вздохнул и разложил фотографии на девять аккуратных стопок.

Меландер вынул изо рта трубку, что-то пробормотал и вышел в туалет.

Кольберг, раскачиваясь на стуле, сказал:

— Ну и что же из всего этого следует? Что однажды, в ничем не примечательный вечер в самом обычном автобусе девять самых обыкновенных человек без какой бы то ни было причины были убиты выстрелами из автомата. Не считая того парня, которого не удалось идентифицировать, я не вижу ничего особенного в ком-либо из них.

— Нет, — сказал Мартин Бек. — А Стенстрём? Что он делал в том автобусе?

Ему никто не ответил.

Часом позже этот же вопрос Хаммар задал Мартину Беку.

Хаммар собрал специальную следственную группу, которая с этой минуты должна была заниматься только убийством в автобусе. Группа состояла из семнадцати опытных специалистов уголовной полиции с Хаммаром во главе. В руководство входили также Мартин Бек и Кольберг.

Они обсудили все известные факты, попытались проанализировать ситуацию и обменялись мнениями. Когда совещание закончилось и все, кроме Мартина Бека и Кольберга, вышли из кабинета, Хаммар спросил:

— Что Стенстрём делал в том автобусе?

— Неизвестно, — ответил Мартин Бек.

— Насколько я понял, никто не знает даже того, чем он занимался в последнее время. Может быть, кому-нибудь из вас это известно?

— Понятия не имею, — развел руками и пожал плечами Кольберг. — У него был свой план работы. Думаю, ничего необычного.

— В последнее время у нас было мало работы, — заметил Мартин Бек. — Он часто брал отгулы, потому что раньше ему приходилось много работать сверхурочно, так что тут все в порядке.

Хаммар забарабанил пальцами по столу. Он несколько секунд о чем-то размышлял, потом сказал:

— Кто сообщил его невесте?

— Меландер, — ответил Кольберг.

— Вам нужно как можно скорее поговорить с ней. Вероятнее всего, она должна была знать, зачем он вышел из дому. — Он замолчал и добавил: — Если, конечно… — Он снова умолк.

— Если что? — спросил Мартин Бек.

— Ты хотел сказать, если, конечно, это не связано с той медсестрой из автобуса? — сказал Кольберг.

Хаммар ничего не ответил.

— Или если он не вышел из дому по какому-нибудь другому делу в том же духе, — добавил Кольберг.

Хаммар кивнул.

— Выясните это.

10

Перед зданием Главного полицейского управления на Кунгсхольмсгатан стояли два человека, которые наверняка предпочли бы находиться сейчас в каком-нибудь другом месте. Эти два человека были в форменных фуражках, кожаных куртках с блестящими пуговицами, в портупеях, с пистолетами и резиновыми дубинками на поясе. Звали их Кристианссон и Квант.

Элегантно одетая пожилая дама подошла к ним и спросила:

— Извините, вы не скажете, как пройти на Йернегатан?

— Не знаю, — ответил Квант. — Спросите у полицейского. Вон он стоит.

Дама с удивлением уставилась на него.

— Мы тут не совсем на своей территории, — попытался смягчить впечатление Кристианссон.

Женщина продолжала смотреть им вслед, когда они поднимались по ступенькам к входной двери.

— Как ты думаешь, что им нужно от нас? — испуганно спросил Кристианссон.

— Разумеется, они хотят, чтобы мы дали показания, — ответил Квант. — Ведь это мы сделали то открытие.

— Это правда, — согласился Кристианссон. — В самом деле так оно и было, но…

— Никаких «но». Заходи в лифт.

На втором этаже они встретили Кольберга. У него был угрюмый вид, и он рассеянно кивнул им. Потом открыл одну из дверей и сказал:

— Гунвальд, пришли те два типа из Сольны.

— Скажи им, чтобы подождали, — донесся голос из кабинета.

— Подождите, — велел им Кольберг и ушел.

Спустя десять минут ожидания Квант пошевелился и сказал:

— Черт возьми, что они себе позволяют?! Ведь у нас сегодня выходной. Я обещал Сив побыть с детьми, потому что ей нужно сходить к доктору.

— Да, ты уже говорил, — буркнул Кристианссон, который прямо на глазах падал духом.

— Она говорит, что у нее какое-то странное ощущение в…

— Да, это ты тоже уже говорил.

— Она снова обидится, — сказал Квант. — С ней трудно сладить. Она начинает ужасно выглядеть. У твоей Керстин тоже задница так раздалась?

Кристианссон не ответил. Керстин была его женой, и он не любил говорить о ней. Квант не проявлял понимания в этом вопросе.

Через пять минут Гунвальд Ларссон распахнул дверь и коротко бросил:

— Заходите.

Они вошли и сели. Гунвальд Ларссон критически оглядел полицейских и сказал:

— Можете сесть.

— Мы ведь уже сидим… — тупо произнес Кристианссон.

Квант остановил его нетерпеливым жестом. Он уже понял, что их ожидают неприятности.

Гунвальд Ларссон минуту стоял молча. Наконец он занял место за письменным столом, тяжело вздохнул и спросил:

— Вы давно служите в полиции?

— Восемь лет, — ответил Квант.

Гунвальд Ларссон взял лист бумаги и принялся его изучать.

— Вы умеете читать? — поинтересовался он.

— Конечно, — ответил Кристианссон, прежде чем Квант успел его одернуть.

— В таком случае прочтите это. — Гунвальд Ларссон пододвинул лист бумаги в их сторону. — Вы понимаете, что здесь написано? Или я должен вам объяснить?

Кристианссон покачал головой.

— Все же я поясню, — сказал Гунвальд Ларссон. — Это предварительный рапорт о результатах осмотра места преступления. Там сказано, что-де личности, у которых сорок шестой размер обуви, оставили в том чертовом автобусе около ста отпечатков подошв — как наверху, так и внизу. Кто, по-вашему, были эти личности?

Ответа не последовало.

— Для того чтобы вам стало понятнее, добавлю, что минуту назад я беседовал с экспертом из лаборатории, и он сказал, что место преступления выглядело так, словно несколько часов там носился табун лошадей. Эксперт считает абсолютно невероятным, чтобы группа человеческих существ, причем группа, состоящая всего лишь из двух индивидуумов, могла так основательно и за такой короткий промежуток времени уничтожить почти все следы.

Квант уже начинал терять терпение. Он упрямо и зло смотрел на человека, сидевшего за письменным столом.

— Разница лишь в том, что жеребцы и другие животные не бывают вооружены, — спокойно продолжил Гунвальд Ларссон. — Тем не менее в автобусе кто-то стрелял из «вальтера» калибра 7,65. Точнее говоря, стрелял с передней лестницы вверх. Пуля срикошетила от крыши и застряла в одном из кожаных сидений первого этажа. Как вы думаете, кто бы это мог стрелять?

— Мы, — сказал Кристианссон. — Вернее, я.

— Вы? В самом деле? И в кого же вы стреляли?

Кристианссон с растерянным видом почесал затылок.

— Ни в кого, — ответил он.

— Это был предупредительный выстрел, — объяснил Квант.

— И для кого же?

— Мы думали, что убийца, возможно, еще в автобусе и прячется наверху, — сказал Кристианссон.

— Ну и как, он был там?

— Нет, — ответил Квант.

— А откуда вам это известно? Что вы сделали после этой канонады?

— Поднялись наверх и посмотрели, — объяснил Кристианссон.

— Там никого не было, — дополнил Квант.

С полминуты Гунвальд Ларссон испытующе смотрел на них, потом грохнул кулаком по столу и закричал:

— Оба поднялись наверх! Черт бы вас побрал! Какая безнадежная тупость!

— Мы поднялись с противоположных сторон, — попытался оправдаться Квант. — Я сзади, а Калле по передней лестнице.

— Так, чтобы тот, кто был наверху, не смог убежать, — поддержал его Кристианссон.

— Да ведь там никого не было, черт возьми! Вы добились только одного: напрочь уничтожили в автобусе все следы! Я уже не говорю о том, что вы наделали снаружи. И зачем вы толкались возле трупов? Чтобы натоптать там еще больше грязи?

— Чтобы проверить, нет ли там живых, — пояснил Кристианссон, побледнев, и при этом громко сглотнул.

— Только не вздумай снова блевать, Калле, — обеспокоенным голосом предупредил его Квант.

Дверь открылась, и вошел Мартин Бек. Кристианссон сразу же поднялся, а через несколько секунд его примеру последовал Квант. Мартин Бек кивнул им и вопросительно взглянул на Гунвальда Ларссона.

— Это ты так кричишь? Думаю, вряд ли стоит ругать этих парней, ругань теперь не поможет.

— Поможет, — ответил Гунвальд Ларссон. — Это конструктивная ругань.

— Конструктивная?

— Конечно, потому что эти двое идиотов… — Он осекся и попытался подобрать другое выражение. — Эти двое наших коллег являются нашими единственными свидетелями. Слышали, что я сказал! Во сколько вы прибыли на место преступления?

— В тринадцать минут двенадцатого, — ответил Квант. — Я засек время по часам.

— А я сидел здесь, — сказал Гунвальд Ларссон, — на этом самом месте. Мне сообщили в восемнадцать минут двенадцатого. Пусть возня с рацией заняла у вас полминуты, а центральному пульту связи понадобилось еще пятнадцать секунд, чтобы позвонить мне. Остается больше четырех минут. Что вы делали все это время?

— Ну… — проговорил Квант.

— Да, вы метались, как очумелые крысы. Растаптывали кровь и мозговое вещество, передвигали трупы и нисколько не спешили сообщать о случившемся.

— Я не вижу в твоих словах ничего конструктивного… — начал было Мартин Бек, но Гунвальд Ларссон сразу оборвал его.

— Погоди, это не все. Хотя те четыре минуты эти болваны потратили на то, чтобы уничтожить все следы на месте преступления, нужно признать, что прибыли они туда действительно в тринадцать минут двенадцатого. Однако прибыли не по собственной инициативе, а потому, что им сообщил о происшествии мужчина, первым увидевший автобус. Так все было?

— Да, — ответил Квант.

— Это был мужчина с собакой, — добавил Кристианссон.

— Вот именно! Им сообщил о происшествии мужчина, фамилии которого они не знают, потому что не позаботились о том, чтобы спросить, как его зовут, и наверняка мы не смогли бы установить его личность. К счастью, этот человек оказался настолько любезен, что сам явился к нам. В котором часу вы увидели человека с собакой?

— Ну… — начал Квант.

— Примерно за две минуты до того, как подъехали к автобусу, — ответил Кристианссон, уставившись на свои ботинки.

— Вот именно! Потому что, по его словам, вы по меньшей мере минуту сидели в машине и тратили время на бесполезную болтовню. О собаках и еще о чем-то. Я прав?

— Да, — буркнул Кристианссон.

— Когда вам сообщили о происшествии, было приблизительно десять-одиннадцать минут двенадцатого. На каком расстоянии от автобуса остановил вас тот человек?

— Приблизительно за триста метров, — ответил Квант.

— Верно, — подтвердил Гунвальд Ларссон. — А поскольку тому человеку семьдесят лет и он тащил за собой больную таксу…

— Больную? — удивился Квант.

— Вот именно, — подтвердил Гунвальд Ларссон. — У того пса поврежден позвоночник и задние лапы почти не двигаются.

— Я наконец начинаю понимать твою мысль, — сказал Мартин Бек.

— Так вот. Сегодня я попросил того старика снова пробежать там. Вместе с псом. Он проделал это трижды, пока пес совсем не выбился из сил.

— Это издевательство над животным, — возмущенно сказал Квант.

Мартин Бек с изумлением и любопытством взглянул на него.

— Во всех случаях старик с собакой никак не смог пробежать это расстояние быстрее, чем за три минуты. Значит, он должен был заметить остановившийся автобус самое позднее в семь минут двенадцатого, а нам почти точно известно, что бойня произошла тремя-четырьмя минутами раньше.

— Откуда это известно? — одновременно спросили Квант и Кристианссон.

— Это вас не касается, — отрезал Гунвальд Ларссон.

— Часы помощника комиссара Стенстрёма, — объяснил Мартин Бек. — Одна из пуль пробила ему грудную клетку и застряла в запястье. Она разбила корпус часов «Омега», которые были у него на руке. Экспертиза установила, что часы остановились именно в тот момент. В три минуты тридцать семь секунд двенадцатого.

Гунвальд Ларссон неодобрительно посмотрел на Мартина Бека.

— Мы знаем, что помощник комиссара Стенстрём был очень аккуратным человеком, — продолжил Мартин Бек с грустью. — А в том, что касалось времени, он, по выражению часовщиков, был просто одержимым. Это значит, что его часы показывали совершенно точное время. Продолжай, Гунвальд.

— Тот человек с собакой шел по Норрбакагатан от Карлбергсвеген. Автобус проехал мимо него в начале улицы. Чтобы дотащиться до конца Норрбакагатан, старику понадобилось около пяти минут. Автобусу для преодоления этого же отрезка потребовалось приблизительно сорок пять секунд. На улице человек никого не встретил. Дойдя до угла, он увидел на противоположной стороне улицы автобус.

— Ну и что из этого? — поинтересовался Квант.

— Молчать, — отрезал Гунвальд Ларссон.

Квант сделал резкое движение и открыл было рот, но посмотрел на Мартина Бека и удержался от комментария.

— Он не обратил внимания на то, что окна автобуса разбиты. Кстати говоря, эти два гения, когда все же доковыляли туда, тоже этого не заметили. Зато он сразу увидел, что передняя дверь открыта. Он подумал, что произошла авария, и решил позвать на помощь. При этом он совершенно справедливо рассчитал, что быстрее дойдет до конечной остановки, чем взберется по подъему до Норрбакагатан, и поэтому пошел по Норра Сташунсгатан, в юго-западном направлении.

— Почему туда? — спросил Мартин Бек.

— Он полагал, что на конечной остановке застанет еще один автобус. Однако его там не оказалось. Вместо автобуса он, к сожалению, наткнулся на полицейский автомобиль.

Гунвальд Ларссон окинул Кванта и Кристианссона уничтожающим взглядом своих ярко-голубых глаз.

— Это была патрульная машина из Сольны, выехавшая за пределы своей территории на расстояние брошенного камня. Ну, сколько времени вы стояли с заведенным мотором, переехав передними колесами границу города?

— Три минуты, — ответил Квант.

— Скорее четыре или даже пять, — поправил его Кристианссон.

Квант смерил его недобрым взглядом.

— И видели каких-нибудь прохожих?

— Нет, — сказал Кристианссон, — никого, кроме того мужчины с собакой.

— Это доказывает, что убийца не мог удалиться ни на юго-запад, по Норра Сташунсгатан, ни на юг, по Норрбакагатан. Если предположить, что он не скрылся на территории товарной станции, то остается только одна возможность — Норра Сташунсгатан в противоположном направлении.

— А как… откуда вы знаете, что он не спрятался на товарной станции? — спросил Кристианссон.

— Это единственное место, где вы не затоптали следов и где можно было что-то увидеть. Вы забыли перелезть через ограду и там тоже все затоптать.

— О’кей, Гунвальд, ты победил, — сказал Мартин Бек. — Браво. Правда, тебе, как всегда, понадобилось ужасно много времени, чтобы все изложить.

Услышав эту реплику, Квант и Кристианссон немного осмелели и с облегчением переглянулись. Однако Гунвальд Ларссон сразу же сказал:

— Если бы в ваших тупых башках была хоть капля здравого смысла, вы сели бы в машину, погнались за убийцей и задержали его.

— Или он уложил бы и нас тоже, — мрачно заметил Кристианссон.

— Когда я возьму убийцу, вызову вас сюда, — зло молвил Гунвальд Ларссон.

Квант взглянул на настенные часы и спросил:

— Мы уже можем идти? Моя жена…

— Да, — оборвал Гунвальд Ларссон. — Убирайтесь к чертям. — Избегая осуждающего взгляда Мартина Бека, он спросил: — Почему они не способны думать?

— Большинству людей требуется гораздо больше времени, чтобы все обдумать и сделать логические выводы, — спокойно ответил Мартин Бек. — К детективам это, естественно, не относится.

11

— Теперь надо все обдумать, — энергично заявил Гунвальд Ларссон и захлопнул за собой дверь. — Совещание у Хаммара ровно в три. Через десять минут.

Мартин Бек, сидевший с прижатой к уху телефонной трубкой, раздраженно взглянул на него, а Кольберг угрюмо проворчал:

— Ничего себе! Сам думай на голодный желудок — увидишь, насколько это приятно.

Невозможность вовремя поесть была одним из того немногого, что могло испортить Кольбергу настроение. А так как сегодня он уже целых три раза подряд не поел вовремя, то был основательно зол. Кроме того, глядя на довольное лицо Гунвальда Ларссона, он подозревал, что тот за время своего отсутствия в кабинете успел что-то перекусить, и эта мысль окончательно добивала его.

— Где ты был? — подозрительно поинтересовался он.

Гунвальд Ларссон не ответил. Кольберг наблюдал, как тот усаживается за письменный стол.

Мартин Бек положил трубку.

— Ты чего сердишься? — спросил он. Потом встал, собрал свои записи и подошел к Кольбергу. — Звонили из лаборатории, — сказал Мартин Бек. — Они насчитали там шестьдесят восемь отстрелянных гильз.

— Какого калибра? — спросил Кольберг.

— Того, который мы и предполагали. Девятимиллиметровых. Все говорит за то, что шестьдесят семь выстрелов было сделано из одного оружия.

— А шестьдесят восьмой?

— Из «вальтера» калибра 7,65.

— Выстрел Кристианссона в крышу, — констатировал Кольберг.

— Точно.

— Следовательно, выходит, что, судя по всему, стрелял только один сумасшедший, — сказал Гунвальд Ларссон.

— Точно, — подтвердил Мартин Бек.

Он подошел к схеме и в том месте, где была изображена задняя, самая широкая дверь, нарисовал кружок.

— Да, — сказал Кольберг. — Он должен был стоять здесь.

— Это объясняет, почему…

— Что? — спросил Гунвальд Ларссон.

Мартин Бек не ответил.

— Что ты хотел сказать? — спросил Кольберг. — Что это объясняет?

— Почему Стенстрём не успел выстрелить, — ответил Мартин Бек.

Они удивленно посмотрели на него.

— А-а… — протянул Гунвальд Ларссон.

— Да-да, вы правы, — задумчиво проговорил Мартин Бек, потирая двумя пальцами переносицу.

Хаммар толкнул дверь кабинета и влетел внутрь, сопровождаемый Эком и представителем прокуратуры.

— Восстановим ситуацию, — энергично заявил он. — Отключите телефоны. Вы готовы?

Мартин Бек грустно посмотрел на него. Точно так же обычно врывался Стенстрём — неожиданно и без стука. Почти всегда. Это страшно раздражало.

— Что там у тебя? — спросил Гунвальд Ларссон. — Вечерние газеты?

— Да, — ответил Хаммар. — Очень ободряющие.

Он разложил газеты и неприязненно уставился на них. Заголовки были крупные, однако сами тексты — довольно короткие.

— Цитирую, — начал Хаммар. — «Это — преступление века», — утверждает опытный специалист по раскрытию убийств Гунвальд Ларссон из стокгольмской уголовной полиции и добавляет: «Это самое ужасное зрелище из тех, которые мне когда-либо приходилось видеть в своей жизни!!» Два восклицательных знака!

Гунвальд Ларссон откинулся на спинку стула и недовольно свел брови.

— Ты оказался в хорошей компании, — продолжил Хаммар. — Министр юстиции тоже высказался: «Нужно остановить эту волну беззакония и преступности. Полиция мобилизовала все свои ресурсы с тем, чтобы немедленно поймать убийцу». — Он оглядел присутствующих и сказал: — Вот это и есть все ресурсы.

Мартин Бек потер нос.

— «Уже сейчас сотня наиболее способных специалистов криминальной полиции со всей страны принимает непосредственное участие в расследовании, — продолжил Хаммар, показав на одну из газет. — Такого размаха еще не знала история криминалистики страны».

Кольберг шумно вздохнул и схватился за голову.

— Политики, — буркнул себе под нос Хаммар. Он швырнул газеты на стол и спросил: — Где Меландер?

— Разговаривает с психологами, — ответил Кольберг.

— А Рэнн?

— В больнице.

— Есть оттуда какие-нибудь новости?

Мартин Бек покачал головой и ответил:

— Его еще оперируют.

— Итак, приступаем к реконструкции ситуации, — сказал Хаммар.

Кольберг порылся в своих бумагах и начал:

— Автобус выехал с Белльмансру приблизительно в десять часов.

— Приблизительно?

— Весь график движения городского транспорта был нарушен из-за заварухи на Страндвеген. Автобусы либо простаивали в пробках, либо их не пропускала полиция, и опоздания были такими большими, что водители получили указание не следовать графику и, добравшись до конечной остановки, сразу возвращаться.

— По радио?

— Да. Указания для водителей сорок седьмого маршрута передали на FM-волнах сразу после девяти часов.

— Продолжай.

— Мы рассчитываем на то, что наверняка найдутся пассажиры, которые проехали какой-нибудь отрезок пути именно этим автобусом. Однако пока нам не удалось установить ни одного контакта с такими свидетелями.

— Они объявятся, — успокоил Хаммар. Он указал на газеты и добавил: — После всего этого.

— Часы Стенстрёма остановились в двадцать три часа три минуты и тридцать семь секунд, — монотонно продолжил Кольберг. — Есть основания полагать, что это точное время, когда раздались выстрелы.

— Первый или последний? — спросил Хаммар.

— Первый, — сказал Мартин Бек.

Он повернулся к висящей на стене схеме салона автобуса и указал пальцем на кружок, который нарисовал минуту назад.

— Мы считаем, что тот, кто стрелял, стоял именно здесь, на площадке у двери.

— Почему сделано такое предположение?

— Исходя из направления полета пуль и положения стреляных гильз относительно тел.

— Понятно. Продолжайте.

— Мы также считаем, что убийца дал три очереди. Сначала — вперед, слева направо, поразив нескольких человек, сидевших в передней части салона, тех, которые на схеме обозначены номерами один, два, три, восемь и девять. Номер один — это водитель, номер два — Стенстрём.

— А потом?

— Потом он обернулся, скорее всего, направо и сделал следующую очередь в тех, кто сидел сзади. Причем опять-таки стрелял слева направо. При этом он застрелил номера пять, шесть, семь и ранил номер четыре, то есть Шверина. Шверин лежал навзничь в проходе сзади. Мы объясняем это тем, что он сидел на продольном сиденье автобуса, слева от выхода, и успел встать. Поэтому его зацепил последний выстрел.

— А третья очередь?

— Она была сделана снова вперед, — сказал Мартин Бек. — На этот раз — справа налево.

— Оружием был автомат?

— Да, — ответил Кольберг. — Вероятнее всего. Если это был армейский автомат…

— Минутку, — перебил его Хаммар. — Сколько времени могло понадобиться на все это? На то, чтобы сделать очередь вперед, повернуться, дать очередь назад, снова выстрелить вперед и сменить магазин?

— Поскольку нам еще неизвестно, какого рода оружием он воспользовался… — начал Кольберг, однако Гунвальд Ларссон прервал его:

— Приблизительно десять секунд.

— А как он выбрался из автобуса? — спросил Хаммар.

Мартин Бек обратился к Эку:

— Давай, это по твоей части.

Эк пригладил седые волосы, откашлялся и начал:

— Передняя входная дверь была открыта. Вероятнее всего, именно этим путем убийца и покинул автобус. Чтобы ее открыть, он должен был пройти по центральному проходу к кабине водителя, протянуть руку над или рядом с трупом и повернуть рычаг.

Эк снял очки, протер платком стекла и подошел к стене.

— Я попросил сделать увеличенные копии двух рисунков, которые используются при инструктаже водителей, — сказал он — Вот они. На одном рисунке изображен общий вид кабины, на другом — рычаг автомата, открывающего двери. На первом рисунке номер пятнадцать — это кнопка, отключающая ток от двери, а рычаг автомата, открывающего дверь, обозначен номером восемнадцать. Рычаг находится слева от руля, чуть наискосок, у бокового окна. Рычаг, как это видно на втором рисунке, может находиться в пяти разных положениях.

— Из этого рисунка ни черта не видно, — заметил Гунвальд Ларссон.

— В горизонтальном положении, или в позиции номер один, — невозмутимо продолжал Эк, — все двери закрыты. Во второй позиции, когда рычаг перемещен вверх, открывается передняя дверь, а в позиции три, когда рычаг передвинут еще выше, — и первая, и вторая двери. Рычаг можно также передвинуть вниз — позиции четыре и пять. В четвертой позиции открывается передняя дверь, в пятой — снова обе двери.

— Подытожим, — предложил Хаммар.

— Итак, — сказал Эк, — тот, кто стрелял и кто находился предположительно возле задней двери, должен был пройти по центральному проходу к кабине водителя. Потом ему надо было наклониться над водителем, навалившимся на руль, и передвинуть рычаг в положение четыре. Таким образом он открыл бы переднюю дверь, то есть ту самую, которая оставалась открытой, когда прибыл первый патрульный автомобиль.

Мартин Бек сразу уцепился за нить.

— Действительно, — сказал он. — Есть признаки, указывающие на то, что последние выстрелы были сделаны тогда, когда стрелявший двигался по проходу в переднюю часть автобуса. Очередь сделана справа налево. Одним из этих выстрелов, по-видимому, был убит Стенстрём.

— Техника ближнего боя, — вставил Гунвальд Ларссон. — Круговая.

— Гунвальд минуту назад сделал очень меткое замечание, — сухо заявил Хаммар. — Он сказал, что ничего не понимает. Это указывает на то, что преступник был знаком с устройством автобуса и разбирался в его приспособлениях.

— Как минимум он умел обращаться с рычагом, открывающим двери, — педантично уточнил Эк.

В кабинете наступила тишина. Хаммар наморщил лоб. Наконец он сказал:

— Значит, вы считаете, что кто-то вдруг встал посреди автобуса, перестрелял всех, кто в нем находился, и потом спокойно ушел? И никто не успел среагировать? И водитель ничего не заметил в зеркало?

— Нет, — ответил Кольберг. — Не совсем так.

— А как же?

— Кто-то со снятым предохранителем и готовым к стрельбе автоматом спустился по задней лестнице со второго этажа автобуса, — сказал Мартин Бек.

— Тот, кто какое-то время сидел наверху один, — добавил Кольберг. — Тот, у кого было время, чтобы выбрать самый подходящий момент.

— Водитель может знать, есть ли кто-нибудь на верхней площадке? — спросил Хаммар.

Все выжидающе посмотрели на Эка, который снова откашлялся и сказал:

— В лестницу встроен фотоэлемент. Он связан со счетчиком на приборной доске. Каждый раз, когда кто-нибудь, купив билет у водителя, поднимается на второй этаж, счетчик прибавляет единицу. Водитель все время контролирует, сколько пассажиров находится наверху.

— А когда обнаружили автобус, счетчик показывал ноль?

— Да.

Хаммар несколько секунд стоял молча. Потом сказал:

— Нет. Здесь что-то не так.

— Где именно? — поинтересовался Мартин Бек.

— В реконструкции.

— Почему? — спросил Кольберг.

— Все слишком хорошо продумано. Сумасшедший, совершающий массовое убийство, не действует по такому тщательно разработанному плану.

— Ничего подобного, — заявил Гунвальд Ларссон. — Тот псих, который прошлым летом в Америке расстрелял с вышки больше тридцати человек, все дьявольски тщательно продумал. Он даже еду с собой взял.

— Да, — согласился Хаммар. — Однако одного он все-таки не предусмотрел.

— И чего же?

На этот вопрос ответил Мартин Бек:

— Того, как оттуда выбраться.

12

Семью часами позже, в десять вечера, Мартин Бек и Кольберг все еще находились в управлении полиции на Кунгсхольмсгатан.

Уже было темно, дождь прекратился.

Кроме этого, ничего достойного внимания не произошло. На официальном языке это называлось «ход расследования без изменений».

Раненый в Каролинской больнице по-прежнему находился в предсмертном состоянии.

В течение дня явилось двадцать свидетелей, готовых дать показания. Девятнадцать из них, как оказалось, ехали другими автобусами.

Единственным оставшимся свидетелем была восемнадцатилетняя девушка, которая села на Нюбруплан и проехала две остановки до Сергельсторг, где пересела в метро. Она сказала, что вместе с ней вышло несколько пассажиров, и это выглядело правдоподобно. Ей удалось опознать водителя, но это было все.

Кольберг непрерывно кружил по кабинету и не спускал глаз с двери, словно ожидал, что кто-то дернет ее и ввалится в кабинет.

Мартин Бек стоял перед висевшей на стене схемой. Заложив руки за спину, он покачивался с носков на пятки. Эта раздражающая привычка появилась у него много лет назад, когда он еще служил простым патрульным, и до сих пор ему никак не удавалось от нее избавиться.

Их пиджаки висели на спинках стульев. Рукава рубашек были подвернуты. Галстук Кольберга лежал на столе, а сам он потел, хотя в кабинете было совсем не жарко. Мартин Бек зашелся в долгом приступе кашля, потом, в задумчивости сжав пальцами подбородок, продолжил изучать схему.

Кольберг на секунду остановился, критически оглядел его и констатировал:

— Сил нет слушать твой кашель.

— Ты с каждым днем все больше становишься похож на Ингу.

В этот момент вошел Хаммар.

— Где Ларссон и Меландер?

— Ушли домой.

— А Рэнн?

— В больнице.

— Ах да. Есть какие-нибудь новости оттуда?

Кольберг покачал головой.

— Завтра получите пополнение.

— Пополнение?

— Для усиления. Из провинции.

Хаммар сделал маленькую паузу и многозначительно добавил:

— Посчитали, что это необходимо.

Мартин Бек долго и старательно вытирал нос.

— Кто это? — поинтересовался Кольберг. — Впрочем, может, лучше спросить, сколько их?

— Завтра из Мальмё прибудет некий Монссон. Вы его знаете?

— Я встречал его, — ответил Мартин Бек без тени энтузиазма в голосе.

— Я тоже, — дополнил Кольберг.

— Также к нам хотят направить Гуннара Альберга из Муталы.

— Парень что надо, — вяло произнес Кольберг.

— О других мне неизвестно, — сказал Хаммар. — Сказали, что еще кто-то приедет из Сундсвалла. Кто именно, не знаю.

— Ладно, — отозвался Мартин Бек.

— Конечно, если раньше вы сами не закончите это дело, — угрюмо заключил Хаммар.

— Гм, — хмыкнул Кольберг.

— Факты, судя по всему, указывают на то, что… — Хаммар осекся и испытующе посмотрел на Мартина Бека. — Что с тобой?

— Простуда.

Хаммар продолжал смотреть на него. Кольберг попытался отвлечь внимание Хаммара и продолжил за него:

— Факты, судя по всему, указывают на то, что вчера вечером кто-то застрелил в автобусе девять человек. И что преступник, действуя в соответствии с известными международными случаями совершения массовых сенсационных убийств, не оставил никаких следов и не был схвачен. Конечно, он мог покончить с собой, но поступил ли он так, нам неизвестно. У нас имеются две существенные зацепки: пули и гильзы, по которым, возможно, удастся выйти на оружие, которым воспользовался убийца, а также раненый в больнице, который, может быть, придет в сознание и скажет, кто стрелял. Он сидел сзади и поэтому не мог не видеть убийцу.

— Так, — сказал Хаммар.

— Это немного, — продолжил Кольберг. — Особенно если этот Шверин умрет или окажется, что он потерял память. У него тяжелое ранение. К тому же нам неизвестен мотив преступления. И нет ни единого стоящего свидетеля.

— Может быть, они еще объявятся, — сказал Хаммар. — А мотивы — это тоже не проблема. Массовые убийства совершают преимущественно психопаты, а мотивы их поведения являются часто элементами их болезненного бреда.

— Наверно, — сказал Кольберг. — Научной стороной дела занимается Меландер. Наверно, он скоро получит выводы.

— Наш самый большой шанс… — сказал Хаммар, взглянув на часы.

— Это внутренний голос интуиции, — закончил за него Кольберг.

— Вот именно. В девяти случаях из десяти именно благодаря ей удается изобличить преступника. Не задерживайтесь допоздна, это ничего не даст. Лучше, чтобы к завтрашнему дню вы хорошо выспались. Спокойной ночи.

Он вышел, и в кабинете стало тихо. Через несколько секунд Кольберг вздохнул и спросил:

— Что с тобой происходит?

Мартин Бек не ответил.

— Стенстрём?

Кольберг сам себе кивнул и философски сказал:

— Подумать только, сколько я ругал этого парня все эти годы. А теперь вдруг его нет, он погиб.

— Этот Монссон, — вдруг спросил Мартин Бек. — Ты помнишь его?

— Это тот, с зубочисткой, — кивнул Кольберг. — Не нравится мне этот массовый забег. Было бы лучше, если бы мы занялись этим делом самостоятельно. Ты, я и Меландер.

— Ну, Альберг тоже пригодился бы.

— Конечно, — согласился Кольберг, — но сколько убийств было у него в Мутале за последние десять лет?

— Одно.

— Вот именно. Кроме того, я не переношу манеры Хаммара провозглашать перед нами избитые банальности и совершенно очевидные истины. «Внутренний голос интуиции», «психопаты», «элементы болезненного бреда». Полный набор.

На некоторое время вновь наступила тишина. Потом Мартин Бек взглянул на Кольберга и спросил:

— Ну?

— Что «ну»?

— Что Стенстрём делал в том автобусе?

— Вот именно, — сказал Кольберг. — Какого черта он делал там? Может, он был с девушкой, сидевшей рядом с ним. С медсестрой.

— Вряд ли он взял бы оружие на свидание с девушкой.

— А может, он сделал это, чтобы произвести впечатление.

— Он был не из таких, — сказал Мартин Бек. — Ты знаешь об этом не хуже меня.

— Однако он часто носил с собой пистолет. Чаще, чем ты. И намного чаще, чем я.

— Да. Когда был на службе.

— Я виделся с ним только на службе, — сухо заявил Кольберг.

— Я тоже. Без сомнения, он был убит одним из первых в том проклятом автобусе. И, несмотря на это, все же успел расстегнуть две пуговицы плаща и вытащить пистолет.

— Это говорит о том, что плащ он расстегнул раньше, — задумчиво произнес Кольберг. — Только непонятно, зачем он это сделал.

— Согласен.

— Как сегодня говорил Хаммар на реконструкции?

— Он говорил примерно следующее, — сказал Мартин Бек. — «Здесь что-то не так: сумасшедший, совершающий массовое убийство, не действует по такому тщательно разработанному плану».

— Ты считаешь, он прав?

— В принципе, да.

— Это означало бы…

— Что тот, кто стрелял, вовсе не был сумасшедшим. Точнее, это убийство не было совершено с целью произвести сенсацию.

Кольберг вытер пот со лба сложенным платком, внимательно осмотрел его и начал:

— Герр Ларссон сказал…

— Гунвальд?

— Да, он. Прежде чем отправиться домой, чтобы освежиться дезодорантом, он, с высоты своей учености, соизволил заметить, что ничего не понимает. Не понимает, например, почему сумасшедший не покончил с собой или не остался на месте преступления и не позволил себя схватить.

— Мне кажется, ты недооцениваешь Гунвальда, — заметил Мартин Бек.

— Ты полагаешь? — Кольберг раздраженно передернул плечами. — Ладно. Все это чушь собачья! У меня нет сомнений, что это массовое убийство. И что стрелявший, конечно же, был сумасшедшим. Сейчас он, наверное, сидит дома перед телевизором и наслаждается тем эффектом, который произвел. В конце концов, с таким же успехом он мог совершить самоубийство. То, что Стенстрём был вооружен, нам ни о чем не говорит, потому что мы не знаем его привычек. Предположительно он был вместе с той медсестрой. Хотя возможно и то, что он ехал в какой-нибудь ресторан или в гости к приятелю. А может, он поссорился со своей девушкой или его отругала мать, а он обиделся и поехал куда попало в первом попавшемся автобусе, потому что идти в кино было уже поздно, а если не в кино, то ему некуда было податься.

— По крайней мере, все это можно проверить, — сказал Мартин Бек.

— Да. Завтра. Однако есть одна вещь, которую мы должны сделать сейчас, до того, как это сделает кто-нибудь другой.

— Осмотреть его письменный стол на Вестберга-алле, — сказал Мартин Бек.

— Твое умение делать выводы достойно изумления, — похвалил Кольберг.

Он сунул галстук в карман и надел пиджак.

Было сухо и туманно, ночной иней, как саван, покрывал деревья, улицы и крыши. Видимость была никудышной, и Кольберг мрачно бормотал себе под нос ругательства, когда машину заносило на поворотах. За всю дорогу до Южного управления полиции они заговорили только один раз.

— Как ты думаешь, преступники, совершающие массовые убийства, имеют, как правило, криминальное прошлое? — поинтересовался Кольберг.

— Очень часто. Но далеко не всегда, — ответил Мартин Бек.

На Вестберга-алле было тихо и пустынно. Они молча прошли через вестибюль и поднялись по лестнице. На втором этаже нажали на соответствующие кнопки на диске цифрового замка и вошли в кабинет Стенстрёма. После минутного колебания Кольберг сел за письменный стол и проверил ящики. Они оказались не заперты.

Кабинет был чистый, приятный и какой-то обезличенный. На письменном столе Стенстрёма не было даже портрета его невесты.

На подставке для авторучек, напротив, лежали две его фотографии. Мартин Бек знал почему. Впервые за много лет Стенстрёму выпал отпуск на Рождество и Новый год. Он собирался на Канарские острова. Даже забронировал себе места в самолете, выполняющем чартерные рейсы. Он сфотографировался для нового паспорта, который должен был получить.

Счастливый человек, подумал Мартин Бек, глядя на фотографии, которые были намного лучше снимков, помещенных на первых полосах вечерних газет.

Стенстрём выглядел значительно моложе своих двадцати девяти лет. У него был открытый, ясный взгляд, зачесанные назад темно-каштановые волосы, которые и здесь, на фотографии, выглядели непослушными.

Вначале многим коллегам он показался наивным и несообразительным, в том числе и Кольбергу, который частенько устраивал ему испытания, чересчур далеко заходя в своем сарказме и высокомерии по отношению к нему.

Однако это было давно. Мартин Бек вспомнил, как однажды, еще в старом управлении полиции на Кристинеберг, он поссорился с Кольбергом. Он тогда спросил его: «Чего ты вечно цепляешься к парню?», а Кольберг ответил: «Чтобы избавить его от самоуверенности и дать ему шанс приобрести настоящую уверенность. Чтобы он смог стать хорошим полицейским. Чтобы он научился стучать в дверь».

Возможно, тогда Кольберг был прав. Во всяком случае, Стенстрём с годами стал способнее. И хотя так и не научился стучать в дверь, он сделался тем не менее хорошим полицейским — добросовестным, трудолюбивым и знающим. Натренированного, спортивного Стенстрёма, с его приятной внешностью и общительным характером, можно было считать настоящим украшением полиции. Его, наверное, можно было изображать в рекламных проспектах, зазывающих на службу в полицию, чего нельзя было сказать о многих других. Например, о Кольберге, грубоватом, толстощеком и тучном. Или о полном стоицизма Меландере, внешний вид которого не противоречил утверждению о том, что самые большие зануды часто бывают лучшими полицейскими. Это также не относилось к красноносому и неказистому Рэнну. Нельзя было этого сказать и о Гунвальде Ларссоне, чей огромный рост и грозный взгляд могли нагнать смертельного страха на любого и который к тому же очень гордился собой.

Это было справедливо и по отношению к самому Мартину Беку, сопящему и шмыгающему носом. Вчера вечером он смотрел на себя в зеркало и видел длинную жердеобразную фигуру с худым лицом, широким лбом, крепкими скулами и недовольными серо-голубыми глазами.

Кроме того, Стенстрём обладал определенными специфическими качествами, часто выручавшими и всех остальных.

Обо всем этом Мартин Бек размышлял, глядя на предметы, которые Кольберг доставал из ящиков письменного стола и аккуратно раскладывал на столешнице.

Разница состояла в том, что сейчас о человеке по имени Оке Стенстрём он думал почти равнодушно. Чувства, овладевшие им было в кабинете на Кунгсхольмсгатан, когда Хаммар провозглашал прописные истины, исчезли. Момент жалости прошел и уже никогда не вернется.

С той минуты, когда Стенстрём положил на полку свою форменную фуражку и продал мундир старому приятелю из полицейской школы, он работал под руководством Мартина Бека. Сначала — в отделе уголовной полиции на Кристинеберг, входившем в состав Главного управления и являвшемся в основном подразделением, предназначенным для помощи перегруженной муниципальной полиции в провинции.

Потом вся полиция стала централизованной, это произошло в 1964–1965 годах, и вскоре они переехали сюда, на Вестберга-алле.

В прошлом Кольберга часто отправляли в командировки с различными заданиями, Меландера перевели по его собственному желанию, а Стенстрём оставался в составе отдела неизменно. Мартин Бек знал его почти пять лет, вместе с ним участвовал во многих расследованиях. Многому, что Стенстрём знал о практике полицейской работы, он научился именно за это время. Возмужал, преодолел почти полную нерешительность и робость, ушел из своей комнаты в квартире родителей и поселился вместе с женщиной, с которой, по собственным словам, собирался связать свою жизнь. К тому времени умер его отец, а мать переехала в Вестманланд.

Мартин Бек должен был знать о нем почти все, однако знал, как ни странно, немного.

Конечно, ему были известны наиболее важные события и, в общих чертах, характер Стенстрёма, его достоинства и недостатки, но к этому мало что можно было добавить.

Порядочный парень. Честолюбивый, упрямый, ловкий и сообразительный. Вместе с тем он был немного робкий, чуточку наивный, совершенно лишенный рвения и к тому же неуравновешенный. Но кто без этого?

Может быть, он мучился комплексом неполноценности?

Например, по отношению к Кольбергу, который часто сыпал цитатами и заумными софизмами. Или по отношению к Гунвальду Ларссону, который как-то раз за пятнадцать секунд вышиб ногой дверь и одним ударом лишил сознания больного психопата, вооруженного топором. Стенстрём тогда стоял в двух метрах и размышлял, как поступить. Или по отношению к Меландеру, выражение лица которого всегда оставалось бесстрастным и который никогда не забывал о том, что один раз увидел, услышал или прочел.

А кто в подобной ситуации не страдал бы от комплекса неполноценности?!

Почему он так мало знал о нем? Может быть, потому, что недостаточно внимательно наблюдал? Или потому, что и наблюдать-то было не за чем?

Мартин Бек, растирая кончиками пальцев кожу у корней волос, рассматривал предметы, которые Кольберг раскладывал на столе.

Стенстрём всегда отличался педантичностью. Например, его часы непременно должны были быть отрегулированы с точностью до одной секунды. Об этой же аккуратности свидетельствовал и порядок в его письменном столе.

Бумаги, бумаги и снова бумаги. Копии рапортов, записи, судебные протоколы, инструкции, специальная юридическая литература. Все это было разложено аккуратными стопками.

Наиболее личными среди этих вещей был коробок спичек и нераспечатанная пачка жевательной резинки. Так как Стенстрём не курил и не жевал резинку, эти вещи, очевидно, предназначались для тех, кого он допрашивал или, что наиболее вероятно, для тех, кто приходил к нему просто поболтать.

— Если бы в том автобусе сидел я, то сейчас в моих ящиках рылись бы вы со Стенстрёмом. И работенка была бы потрудней. И наверняка вы сделали бы открытия, бросающие тень на светлую память об усопшем, — тяжело вздохнул Кольберг.

Мартин Бек примерно представлял себе, что творится в ящиках Кольберга, однако воздержался от комментариев.

— А здесь нет ничего, что бросало бы такую тень.

Мартин Бек и на этот раз не ответил. Они молча просматривали бумаги, быстро, но тщательно. Среди них не было ни одной, которую нельзя было бы сразу распознать и оценить по степени важности. Все записи и документы относились к тем расследованиям, в которых принимал участие Стенстрём и о которых им было хорошо известно.

Наконец остался только один — большой серый конверт, запечатанный и довольно толстый.

— Как ты думаешь, что в нем? — спросил Кольберг.

— Раскрой и посмотри.

Кольберг повертел конверт в руках.

— Очень тщательно заклеен. Смотри, сколько клейкой ленты. — Он пожал плечами и разрезал конверт ножом для бумаги, лежавшим на подставке чернильного прибора. — Ага, — сказал Кольберг. — Я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией.

Он просмотрел пачку снимков, потом разложил их перед собой.

— Я и не догадывался о его увлечении.

— Это его невеста, — почти беззвучно произнес Мартин Бек.

— Да, конечно, однако я никогда бы не подумал, что у него такой утонченный вкус.

Мартин Бек рассматривал фотографии ввиду служебной необходимости, не без того неприятного чувства, которое испытывал всегда, когда приходилось вторгаться в то, что в большей или меньшей степени касалось личной жизни других людей. Это было непроизвольное, врожденное чувство, и даже после двадцати трех лет службы в полиции он не мог избавиться от него.

Кольберг не мучился подобными сомнениями. И к тому же он был чувственным.

— Она чертовски хороша! — восторженно сказал он, внимательно разглядывая фотографии. — И на руках стоять умеет. Я и представить себе не мог, что она так впечатляюще выглядит.

— Но ведь тебе приходилось ее видеть.

— Одетой. А это совсем другое.

Кольберг был прав, но Мартин Бек предпочитал не развивать эту тему разговора. Вместо этого он сказал:

— Завтра ты снова увидишь ее.

— Да, — погрустнев, согласился Кольберг. — Это будет не слишком приятная встреча. — Он собрал фотографии и сложил их в конверт, потом добавил: — Ну что, поедем домой? Я подброшу тебя.

Они погасили свет и вышли из кабинета. В машине Мартин Бек сказал:

— Кстати, как тебя вызвали вчера вечером на Норра Сташунсгатан? Когда я позвонил, Гюн не знала, где ты, а на месте преступления ты оказался гораздо раньше меня.

— Совсем случайно. Когда мы попрощались, я направился к центру города и на Сканстуллброн наткнулся на радиопатрульную машину с двумя парнями, которые меня узнали. Они как раз получили сообщение по рации и отвезли меня прямо на место. Я оказался там одним из первых.

Они долго ехали в молчании, потом Кольберг задумчиво произнес:

— Как ты думаешь, зачем ему нужны были те фотографии?

— Изучи их повнимательнее, — велел Мартин Бек.

— Да. Конечно. Но все же…

13

В среду утром, перед тем как выйти из дома, Мартин Бек позвонил Кольбергу. Они обменялись тремя фразами:

— Кольберг.

— Привет. Это Мартин. Я выезжаю.

— О’кей.

Когда поезд метро остановился на станции «Шермарбринк», Кольберг уже ожидал на платформе. Оба имели привычку ездить в последнем вагоне и поэтому часто встречались, даже не сговариваясь о встрече.

Они вышли на станции «Медборгарплатсен» и поднялись на Фолькунгагатан. Было десять минут одиннадцатого, и бледное солнце едва пробивалось из-за туч. Из-за ледяного ветра они плотнее запахнули плащи и пошли по Фолькунгагатан в восточном направлении.

За углом, когда они уже повернули на Эстгётагатан, Кольберг спросил:

— Ты не узнавал в больнице, в каком состоянии раненый? Шверин?

— Да, утром я звонил туда. Операция уже закончилась. Он жив, но по-прежнему без сознания, и врачи не могут ничего сказать о результатах до тех пор, пока он не очнется.

— А он очнется?

— Кто его знает, — пожал плечами Мартин Бек. — Будем надеяться.

— Интересно, долго еще газетчики не узнают о нем?

— В Каролинской больнице клятвенно обещали держать это в тайне, — ответил Мартин Бек.

— Это понятно. Но ты ведь знаешь журналистов. Они все вынюхают.

Они остановились у дома номер восемнадцать по Черховсгатан.

На табличке со списком жильцов дома внизу стояла фамилия ТУРЕЛЛЬ, но на дверях квартиры на втором этаже была прикреплена белая прямоугольная карточка с выведенными тушью словами: ОКЕ СТЕНСТРЁМ.

Девушка, открывшая им дверь, была невысокой. Мартин Бек опытным взглядом прикинул ее рост: сто шестьдесят сантиметров.

— Заходите, пожалуйста, — сказала она, закрывая за ними дверь. — Повесьте плащи на вешалку.

Голос у нее был низкий и хрипловатый.

Оса Турелль была одета в узкие черные брюки и ярко-голубой свитер. На ногах были теплые носки из серой шерсти, на несколько размеров больше, чем требовалось, — наверняка это были носки Стенстрёма. У нее было смуглое лицо и темные, коротко подстриженные волосы. Вряд ли это лицо можно было назвать красивым или симпатичным, скорее, забавным и интересным. Девушка была хрупкого телосложения, с узкими плечами, такими же узкими бедрами и маленькой грудью.

Она молча наблюдала, как Мартин Бек и Кольберг клали свои шляпы на полку рядом со старой фуражкой Стенстрёма и вешали плащи. Потом они вслед за ней направились в гостиную.

Комната, выходившая двумя окнами на улицу, выглядела опрятно и уютно. Возле стены стоял большой книжный шкаф с резными столбиками и антресолями. Вся мебель, кроме книжного шкафа и кожаного кресла с высокой спинкой, была относительно новой. Почти весь пол покрывал толстый ярко-красный ковер, а тонкие шерстяные занавеси имели такой же красноватый оттенок.

Комната была неправильной формы, из одного угла короткий коридорчик вел в кухню. Через открытую дверь в коридор была видна вторая комната. Окна кухни и спальни выходили во двор.

Оса Турелль села в кресло и поджала под себя ноги. Она указала им на два стула, и Мартин Бек с Кольбергом тоже сели. Пепельница на низком столике была до краев полна окурков.

— Надеюсь, вы понимаете, — начал Мартин Бек, — что нам это неприятно, мы не хотим быть назойливыми, но… это необходимо. Нам нужно поговорить с вами как можно быстрее.

Оса Турелль ответила не сразу. Она взяла из пепельницы зажженную сигарету и глубоко затянулась. Рука ее дрожала, под глазами видны были темные пятна.

— Да, я понимаю, — наконец сказала она. — Это хорошо, что вы пришли. Я сижу здесь с той самой минуты, когда… когда узнала… сижу и пытаюсь понять… пытаюсь понять, что это правда.

— У вас нет никого, кто мог бы побыть с вами? — спросил Кольберг.

— Нет. Да я и не хочу, чтобы здесь кто-то был, — покачала она головой.

— А ваши родители?

— Мама умерла в прошлом году. А отец двадцать лет назад. — Она снова покачала головой.

Мартин Бек подался вперед и внимательно посмотрел на нее.

— Вы поспали хотя бы немного? — спросил он.

— Не знаю. Те, кто был здесь… вчера, дали мне несколько таблеток. Наверное, я ненадолго уснула. Но это неважно, я выдержу. — Она смяла сигарету в пепельнице и проговорила, не поднимая взгляда: — Мне просто нужно привыкнуть к тому, что его нет в живых. Для этого требуется время.

Ни Мартин Бек, ни Кольберг не знали, что ей ответить. Мартин Бек внезапно почувствовал, что воздух тяжелый и плотный от дыма. В комнате повисла гнетущая тишина. Наконец Кольберг кашлянул и сказал:

— Фрекен Турелль, не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов, касающихся Стенс… Оке?

Оса Турелль медленно подняла взгляд. В ее глазах что-то промелькнуло, и она улыбнулась.

— Надеюсь, вы не хотите, чтобы я обращалась к вам «герр комиссар» или «герр старший помощник комиссара»? — поинтересовалась она. — Тогда тоже обращайтесь ко мне по имени, Оса, потому что я предпочитаю обращаться к вам на «ты». Мы ведь все же некоторым образом хорошо знакомы. — Она лукаво посмотрела на них и добавила: — Через Оке. Мы с ним часто виделись. Мы живем здесь вместе уже много лет.

«Гробовщики Кольберг и Бек, — подумал Мартин Бек. — Смелая мысль. А девушка что надо».

— Мы тоже слышали о тебе, — более простецки сказал Кольберг.

Оса встала и открыла окна. Потом вынесла в кухню пепельницу. Улыбка исчезла, ее губы вновь были крепко сжаты. Она вернулась с чистой пепельницей и села.

— Пожалуйста, расскажите мне, как это случилось. Что произошло? Вчера я мало что поняла, а читать газеты мне не хочется.

Мартин Бек закурил «Флориду».

— О’кей, — сказал он.

Все время, пока он рассказывал, она сидела не шевелясь и не сводила с него глаз. Он опустил некоторые подробности, однако описал ход событий в той степени достоверности, в которой им удалось его восстановить. Когда он закончил, Оса сказала:

— А куда ехал Оке? Почему он оказался именно в том автобусе?

Кольберг бросил быстрый взгляд на Мартина Бека и ответил:

— Мы надеялись узнать об этом от тебя.

— Я не имею никакого представления, — покачала головой Оса Турелль.

— А тебе известно, что он делал в течение того дня? — спросил Мартин Бек.

Она с удивлением посмотрела на него.

— А разве вы не знаете? Он целый день работал. А что это была за работа, вам должно быть известно лучше.

Мартин Бек мгновение колебался, потом сказал:

— Последний раз в жизни я видел его в пятницу. Он заскочил на работу перед обедом.

Оса встала и сделала несколько шагов по комнате, потом обратилась к нему:

— Но ведь он работал и в субботу, и в понедельник. Мы вместе вышли из дому в понедельник утром. А ты тоже не видел Оке в понедельник? — Она взглянула на Кольберга, который, пытаясь вспомнить, покачал головой.

— Может, он сказал тебе, что едет на Вестберга-алле, — спросил он, — или на Кунгсхольмсгатан?

— Нет, — после минутного раздумья ответила Оса, — ничего такого он не говорил. У него было какое-то дело в городе. Этим, наверное, все объясняется.

— Ты упоминала, что в субботу он тоже работал? — спросил Мартин Бек.

Она кивнула.

— Да, но не весь день. Утром мы вышли вместе. Я закончила работу в час дня и сразу вернулась домой. Оке приехал вскоре после меня. Ходил за покупками. В воскресенье у него был выходной. Мы весь день провели вместе.

Она снова села в кресло, сплела пальцы рук на подтянутых к груди коленях и закусила губу.

— А он не говорил, чем занимается? — спросил Кольберг.

Она покачала головой.

— Разве он никогда не рассказывал о своей работе? — поинтересовался Мартин Бек.

— Рассказывал. Мы всегда обо всем говорили. Но только не в последнее время. С некоторых пор он перестал мне что-либо рассказывать. Мне даже казалось странным, что он ничего не говорит. Обычно мы с ним обсуждали разные дела, особенно если они были сложными и запутанными. Наверное, он не мог… — Она осеклась и добавила чуть более громким голосом: — А почему вы меня об этом спрашиваете? Вы ведь его начальство. Если вы пытаетесь выяснить, не выдавал ли он полицейских тайн, то могу вас заверить, что он этого не делал. За последние три недели он даже словом о своей работе не обмолвился.

— Дело в том, что ему нечего было рассказывать, — попытался успокоить ее Кольберг. — Последние три недели были необычно скудны на события. Честно говоря, мы сидели без работы.

Оса Турелль изумленно посмотрела на него.

— Как ты можешь это говорить?! У Оке было очень много работы. В последнее время он работал целыми сутками без перерыва!

14

Рэнн посмотрел на часы и зевнул.

Потом перевел взгляд на кровать, в которой лежала забинтованная фигура, а затем стал рассматривать сложную аппаратуру, предназначенную, очевидно, для поддержания жизни потерпевшего, а заодно наблюдал за строгой медсестрой средних лет, которая контролировала эту самую аппаратуру. Она только что заменила пустую бутыль в капельнице. Ее движения были быстрыми и точными, а сноровка свидетельствовала о большом опыте.

Рэнн вздохнул и снова зевнул, прикрыв рот ладонью.

Медсестра сразу же заметила это и бросила на него короткий недовольный взгляд.

Рэнн уже не один час сидел в этой антисептической палате с голыми белыми стенами и холодным освещением, а до этого долго ходил взад-вперед по коридору перед дверью операционной.

Большую часть времени ему приходилось проводить в обществе субъекта по фамилии Улльхольм, которого раньше никогда не встречал, несмотря на то что тот оказался одетым в штатское старшим помощником комиссара.

Рэнн не относился к способным работникам и не выказывал рвения к самосовершенствованию. Он был доволен собой и своей жизнью, считал, что в основном все идет так, как и положено. Тем не менее в силу этих черт своего характера он был полезным, если не сказать образцовым полицейским. Ко всем делам он относился добросовестно и просто, без всякого желания наживать себе трудности и проблемы, которых по большому счету и не было.

К людям в их большинстве он относился доброжелательно, и большинство относилось к нему так же.

Однако даже при его простодушии и простоте восприятия жизни Улльхольм показался Рэнну невероятно занудным и тупым.

Улльхольм был недоволен всем, начиная от зарплаты, которая, конечно же, была слишком маленькой, и кончая начальником полиции, не умевшим управлять твердой рукой. Его одинаково возмущало и то, что детей в школе не учат послушанию, и то, что в полиции слишком слабая дисциплина. С особенной ненавистью он относился к трем категориям людей, которые самому Рэнну никогда не причиняли никаких хлопот и не заставляли напряженно работать головой: к иностранцам, молодежи и социалистам. Улльхольма, например, возмущало то, что рядовым полицейским разрешено отпускать бороды.

— Ну, усы, еще куда ни шло, — говорил он. — Да и то сомнительно. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

По мнению Улльхольма, начиная с тридцатых годов в обществе не было настоящего порядка. Большой рост преступности и ужесточение нравов он объяснял тем, что у полиции отсутствует солидная военная выучка, и тем, что полицейские больше не носят сабель.

Введение правостороннего движения, по его мнению, было возмутительно необдуманным решением, которое еще больше ухудшило положение в и без того безнаказанном и морально разлагающемся обществе.

— И весь этот бардак усугубляется, — разглагольствовал он. — Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

— Что? — спрашивал Рэнн.

— Бардак. Все эти стоянки вдоль главных трасс. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Улльхольм был человеком, который все знал и все понимал. Только один раз он вынужден был обратиться за разъяснениями к Рэнну. Началось с того, что он сказал:

— Глядя на эту мерзость и беспорядок, человек начинает тосковать по природе. Я охотно ушел бы в горы, если бы в Лапландии не было так много лапландцев. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

— Я сам женат на саамке, — отозвался Рэнн.

Улльхольм взглянул на него со смесью неприятия и любопытства, понизил голос и сказал:

— Это необычно и весьма интересно. А правда, что у лапландок эта штука расположена поперек?

— Нет, — сухо ответил Рэнн. — Это не правда, а широко распространенное заблуждение.

Рэнн удивлялся, почему этого человека до сих пор не перевели в бюро находок.

Улльхольм говорил почти без умолку и каждый монолог заканчивал словами: «Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?»

Рэнн понимал только две вещи. Во-первых, то, что произошло в управлении, когда он задал совершенно невинный вопрос: «Кто дежурит в больнице?», а Кольберг равнодушно порылся в своих бумажках и ответил: «Какой-то Улльхольм».

Похоже, единственным, кто знал эту фамилию, был Гунвальд Ларссон, потому что он сразу воскликнул: «Что? Кто?» «Улльхольм», — повторил Кольберг. «Этого нельзя допустить! Туда немедленно следует кого-нибудь послать! Того, у кого с головой все в порядке».

Этим человеком оказался Рэнн. Потом он задал еще один — такой же невинный — вопрос: «Мне его сменить?» — «Сменить? Нет, не надо. Он посчитает себя ущемленным, начнет строчить сотни жалоб и рапортов в управление и может даже позвонить министру». А когда Рэнн уже выходил, Гунвальд Ларссон дал ему последнее указание: «Ни в коем случае не разрешай ему разговаривать со свидетелем. Разве что после того, как убедишься в его смерти».

Во-вторых, Рэнн понимал, что каким-то образом нужно остановить этот поток слов. Наконец он нашел теоретическое решение этой задачи. Практически реализация этого решения выглядела следующим образом. Улльхольм закончил очередной длинный монолог словами:

— Совершенно очевидно, что как частное лицо и центрист, как гражданин свободной, демократической страны, я не делю людей по цвету кожи, национальному признаку или образу их мыслей. Но ты сам подумай, что может произойти, если в рядах полиции окажется много евреев и коммунистов!.. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Рэнн откашлялся, тактично прикрывшись рукой, и ответил на это так:

— Конечно понимаю. Но, честно говоря, я сам социалист и даже…

— Коммунист?!

— Вот именно.

Улльхольм встал и, храня гробовое молчание, подошел к окну. Он стоял там вот уже два часа и печально взирал на злой, предательский мир, который его окружал.

Шверина оперировали трижды. Из его тела извлекли три пули, однако никто из врачей, делавших операцию, не выглядел веселым, а единственным ответом на робкие вопросы Рэнна были лишь пожатия плечами. Только минут пятнадцать назад один из хирургов вошел в палату и сообщил:

— Если он вообще придет в сознание, то это произойдет сейчас, в течение ближайшего получаса.

— Он выкарабкается?

Врач долго смотрел на Рэнна, а потом сказал:

— Вряд ли. Хотя всякое может быть. Физически он крепкий, а общее состояние его почти удовлетворительное.

Рэнн мрачно смотрел на раненого и размышлял над тем, как нужно выглядеть, чтобы врачи охарактеризовали твое состояние здоровья как не очень хорошее или даже плохое.

Рэнн подготовил два четких вопроса, которые собирался задать раненому. Для верности даже записал их в блокнот.

Первый вопрос: «Кто стрелял?» И второй: «Как он выглядел?»

Кроме того, Рэнн установил возле кровати свидетеля портативный магнитофон, включил микрофон и перевесил его через спинку стула. Улльхольм не участвовал в этих приготовлениях и ограничивался лишь тем, что со своего места у окна бросал на Рэнна критические взгляды.

Часы показывали двадцать шесть минут третьего, когда медсестра внезапно наклонилась над раненым и быстрым, нетерпеливым жестом подозвала обоих полицейских. Другой рукой она одновременно нажала на кнопку звонка.

Рэнн быстро схватил микрофон.

— Кажется, он просыпается, — сказала медсестра.

На лице раненого стали заметны изменения. Веки и ноздри подрагивали.

— Да, — сказала медсестра. — Сейчас.

Рэнн поднес к раненому микрофон.

— Кто стрелял? — спросил он.

Никакой реакции.

Через несколько секунд Рэнн повторил вопрос:

— Кто стрелял?

На этот раз губы раненого зашевелились, он что-то проговорил.

Рэнн выждал две секунды и спросил:

— Как он выглядел?

И на этот раз раненый пошевелил губами, но ответ был более отчетливым.

В палату вошел врач.

Рэнн уже открыл рот, чтобы повторить первый вопрос, когда мужчина в кровати повернул голову влево. Нижняя челюсть у него отвисла, и изо рта потекла кровавая слизь.

Рэнн посмотрел на врача, который мрачно кивнул ему и стал складывать инструменты.

Улльхольм подошел и сердито сказал:

— Из вашего ответа ничего не выжмешь. — Потом он громко и отчетливо возвестил: — Послушайте, к вам обращается старший помощник комиссара Улльхольм.

— Он умер, — спокойно сказал Рэнн.

Улльхольм вытаращился на мертвеца и произнес только одно слово:

— Идиот!

Рэнн выдернул микрофон из розетки и отнес магнитофон на подоконник. Осторожно перекручивая катушку пальцем, он перемотал ленту и нажал клавишу.

«Кто стрелял?»

«Днрк».

«Как он выглядел?»

«Самалсон».

— Ну и что это нам даст? — сказал Рэнн. Секунд десять Улльхольм зло, с ненавистью смотрел на Рэнна в упор, а потом заявил:

— Что даст? Я обвиняю тебя в неисполнении служебных обязанностей. Это серьезный проступок. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Он повернулся и вышел из палаты. Сделал он это быстро и энергично.

Рэнн проводил его озабоченным взглядом.

15

Когда Мартин Бек распахнул дверь управления полиции, у него буквально перехватило дыхание от ледяного ветра, швырнувшего ему в лицо горсть острых, словно иглы, снежинок. Он наклонил голову и поспешно застегнул пальто. Утром, не устояв перед причитаниями Инги, он капитулировал перед ней из-за своей простуды и нескольких градусов мороза за окном и надел зимнее пальто. Он выше подтянул шерстяной шарф и пошел в направлении центра.

Перейдя Агнегатан, он в нерешительности остановился, думая, как лучше ехать. Он еще не успел изучить новые автобусные маршруты, которые появились одновременно с исчезновением трамваев и введением в сентябре правостороннего движения.

Возле него остановилась машина. Гунвальд Ларссон опустил стекло и крикнул:

— Залезай!

Мартин Бек обрадовался и сел впереди.

— Ух… — сказал он. — Снова начинаются эти мучения. Едва успеешь заметить, что прошло лето, как уже приходят холода. Ты куда едешь?

— На Вестманнагатан, — ответил Гунвальд Ларссон. — Хочу поговорить с дочерью той старухи из автобуса.

— Отлично, — сказал Мартин Бек. — Высадишь меня возле больницы Саббатсберг.

Они миновали мост Кунгсбру, проехали мимо старых торговых рядов. За окнами вихрем кружились мелкие сухие снежинки.

— Такой снег совершенно бесполезен, — заметил Гунвальд Ларссон. — Он не будет долго лежать. Только видимость портит.

В отличие от Мартина Бека Гунвальд Ларссон любил водить машину и был отличным водителем.

Когда они ехали по Васагатан в направлении площади Норра Банторьет, возле гуманитарного лицея по встречной полосе проехал двухэтажный автобус маршрута № 47.

— Брр, — вздрогнул Мартин Бек. — Теперь, когда вижу такой, не по себе становится от одного вида этого автобуса.

Гунвальд Ларссон посмотрел в зеркало заднего вида.

— Это другой, — сказал он. — Это немецкий «Бюссинг». — Через минуту он спросил: — Может, поедешь со мной к вдове Ассарссона? Ну, того самого, с презервативами. Я буду там в три.

— Не знаю, — ответил Мартин Бек.

— Я подумал, ты ведь так или иначе будешь поблизости. Это через несколько домов от Саббатсбергской больницы. Потом я отвезу тебя обратно.

— Посмотрим. Это будет зависеть от того, когда я закончу разговор с медсестрой.

На углу Далагатан и Тегнергатан их остановил человек в желтой защитной каске и с красным флажком в руке. На территории больницы Саббатсберг продолжались работы, связанные с реконструкцией. Наиболее старые здания подлежали сносу, а новые уже тянулись вверх. Сейчас как раз взрывали большой скалистый холм со стороны Далагатан. Когда эхо от взрывов еще отдавалось между стенами домов, Гунвальд Ларссон сказал:

— Почему бы им сразу не взорвать весь Стокгольм, вместо того чтобы делать это по частям? Им следует поступить так, как один американский политик — забыл, как его зовут, — призывает поступить с Вьетнамом: заасфальтировать все это дерьмо, расчертить желтыми полосами и устроить автостоянку. По-моему, нет ничего хуже, когда архитекторы дорываются до реализации своих планов.

Мартин Бек вышел из автомобиля у ворот в той части больницы, в которой находились родильное отделение и гинекологическая клиника. Покрытая гравием площадка у дверей была пуста, но в окно за Мартином Беком наблюдала женщина в овчинном полушубке. Она открыла дверь и спросила:

— Комиссар Бек? Я Моника Гранхольм.

Словно клещами, она сжала его руку и принялась энергично ее трясти. Ему показалось, что он слышит хруст своих костей. Интересно, подумал он, в обращении с новорожденными она тоже применяет такую физическую силу?

Она была почти такого же роста, как Мартин Бек, но выглядела гораздо привлекательнее, чем он. Кожа у нее была свежая и розовая, зубы — крепкие и белые, волосы — светло-каштановые, густые и волнистые, а зрачки больших красивых глаз — карие, под цвет волос. Все в ней казалось крупным, здоровым и крепким.

Ее подруга, погибшая в автобусе, была невысокой и хрупкой и, наверно, выглядела заморышем рядом со своей соседкой по квартире.

Они пошли рядом в направлении Далагатан.

— Вы не возражаете, если мы зайдем в кафе «Васахоф», на той стороне улицы? — предложила Моника Гранхольм. — Мне нужно подкрепиться, чтобы я была в состоянии говорить.

Время обеда уже закончилось, и в кафе было много свободных столиков. Мартин Бек выбрал столик у окна, однако Моника предпочла сесть в глубине зала.

— Не хочу, чтобы меня увидел кто-нибудь из больницы, — сказала она. — Вы не представляете, какие у нас сплетники.

В подтверждение своих слов она угостила Мартина Бека полным набором этих самых сплетен, одновременно с аппетитом поглощая большой кусок мяса и картофельное пюре. Мартин Бек с завистью наблюдал за ней. Он, как обычно, не испытывал голода, но чувствовал себя плохо и пил кофе, чтобы окончательно ухудшить свое состояние. Он подождал, пока она поест, и уже собирался заговорить о ее погибшей подруге, но Моника отодвинула тарелку и сказала:

— Ну, достаточно. Теперь можете спрашивать, а я постараюсь ответить, если смогу. Но вы позволите мне сначала спросить вас кое о чем?

— Конечно, — сказал Мартин Бек, вынув из кармана пачку «Флориды».

Моника покачала головой.

— Спасибо, я не курю. Вы уже поймали этого сумасшедшего?

— Нет, — ответил Мартин Бек, — еще нет.

— Дело в том, что люди ужасно потрясены. У нас одна девушка боится ездить на работу автобусом. Она боится, что вдруг появится психопат со своим пугачом. С тех пор как это произошло, она приезжает на работу и возвращается домой на такси. Вы должны схватить его. — Она серьезно посмотрела на Мартина Бека.

— Делаем все возможное.

— Молодцы, — кивнула она.

— Спасибо, — поблагодарил Мартин Бек, тоже с серьезным видом.

— Итак, что вы хотите знать о Бритт?

— Вы хорошо ее знали? Долго жили вместе?

— Я знала ее лучше, чем кто-либо другой. Мы жили вместе три года, с тех пор, как она начала работать в больнице. Она была замечательной подругой и хорошей медсестрой. Могла выполнять физическую работу, хотя была слабенькой. Она была очень хорошей медсестрой, о себе никогда не думала.

Моника взяла со стола кофейник и долила кофе Мартину Беку.

— Спасибо, — сказал он. — А жених у нее был?

— Да, конечно. Очень приятный парень. Они еще не были обручены, но она уже готовила меня к тому, что вскоре это произойдет. Думаю, они собирались пожениться на Новый год. У него есть своя квартира.

— Давно они были знакомы?

Она в раздумье грызла ноготь.

— Не меньше десяти месяцев. Он врач. О девушках говорят, что они становятся медсестрами, чтобы иметь шанс выйти замуж за врача, но с Бритт было совсем не так. Она была ужасно робкой и даже побаивалась мужчин. Прошлой зимой ее освободили от работы из-за малокровия и общего упадка сил, и ей часто приходилось ходить на обследования. Тогда она и познакомилась с Бертилем. И сразу влюбилась без памяти. Она говорила, что ее вылечила его любовь, а не его лечение.

Мартин Бек разочарованно вздохнул.

— Вам в этом что-то не нравится? — подозрительно спросила она.

— Совсем нет. У нее было много знакомых мужчин?

Моника Гранхольм улыбнулась и покачала головой.

— Ни одного, кроме тех, с которыми она встречалась в больнице, по работе. Она была холодна. По-моему, до Бертиля у нее никого не было.

Она водила пальцем по столешнице. Потом нахмурилась и посмотрела на Мартина Бека.

— Почему вас интересует ее интимная жизнь? Какое это имеет отношение к происшедшему?

Мартин Бек вынул из внутреннего кармана бумажник и положил его на стол.

— В автобусе рядом с Бритт Даниельссон сидел мужчина. Это был полицейский по имени Оке Стенстрём. У нас есть основания полагать, что они были знакомы и ехали вместе. Нас интересует, называла ли фрекен Даниельссон когда-либо его имя.

Он достал из бумажника фотографию Стенстрёма и положил ее перед Моникой Гранхольм.

— Вы видели когда-нибудь этого человека?

Она посмотрела на фотографию и покачала головой. Потом поднесла ее ближе к глазам и еще раз внимательно посмотрела на нее.

— Да, конечно, — сказала она. — В газетах. Но здесь он выглядит лучше. — Она вернула фотографию со словами: — Бритт не знала этого человека. В этом я могу почти поклясться. Абсолютно исключено, чтобы она позволила кому-нибудь, кроме жениха, проводить себя домой. Это было просто не в ее стиле.

Мартин Бек убрал бумажник в карман.

— Может быть, они дружили и…

Моника энергично покачала головой.

— Бритт была очень порядочная, робкая и, как я уже говорила, почти боялась мужчин. Кроме того, она по уши была влюблена в Бертиля и ни на кого другого даже не взглянула бы. Ни на друга, ни на кого другого. К тому же я была единственным человеком, которому она доверяла. Кроме Бертиля, естественно. Она делилась со мной всем. Мне очень жаль, герр комиссар, но это очевидная ошибка.

Она открыла сумочку и достала оттуда портмоне.

— Мне пора возвращаться к моим сосункам. У меня их семнадцать.

Она принялась копошиться в кошельке, но Мартин Бек остановил ее.

— Это за счет государства, — сказал он.

Когда они вернулись к воротам больницы, Моника Гранхольм сказала:

— Они, конечно, могли быть знакомы с детства или со школьного времени и случайно встретились в автобусе. Но это я могу только предполагать. Бритт жила в Эслёве до тех пор, пока ей не исполнилось двадцать лет. А откуда был родом этот полицейский?

— Из Халльстахаммара, — сказал Мартин Бек. — Как фамилия того врача, Бертиля?

— Перссон.

— А где он живет?

— Гилльбакен, двадцать два. В Бандхагене.

Немного поколебавшись, Мартин Бек протянул ей руку, не сняв для надежности перчатку.

— Передайте от меня благодарность государству за угощение, — сказала Моника Гранхольм и широким шагом стала подниматься по склону холма.

16

Машина Гунвальда Ларссона стояла на Тегнергатан возле дома номер сорок. Мартин Бек взглянул на часы и толкнул входную дверь.

Было двадцать минут четвертого, а это означало, что Гунвальд Ларссон, старающийся всегда быть точным, уже двадцать минут находится у фру Ассарссон. И к этому времени он наверняка уже успел выведать все о жизни директора Ассарссона начиная с первого класса школы.

Методика допросов Гунвальда Ларссона опиралась на правило начинать с самого начала и шаг за шагом продвигаться вперед. Эта методика могла, конечно, оказаться эффективной, но частенько она оказывалась всего лишь изматывающей и скучной.

Дверь в квартиру открыл пожилой мужчина в темном костюме и серебристом галстуке. Мартин Бек назвал себя и показал служебный жетон. Мужчина протянул руку.

— Туре Ассарссон, — представился он. — Я брат… погибшего. Входите. Ваш коллега уже здесь.

Мужчина подождал, пока Мартин Бек повесит пальто, и прошел впереди него в двустворчатую раздвижную дверь.

— Мерта, дорогая, — сказал он. — Это комиссар Бек.

В большой гостиной было довольно темно. На низкой, золотистого цвета кушетке не менее трех метров длиной сидела худощавая женщина в черном платье джерси и держала в руке бокал. Она поставила бокал на стоявший возле кушетки низкий черный столик с мраморной столешницей и протянула Мартину Беку грациозно изогнутую в запястье руку, словно ожидая поцелуя. Мартин Бек неловко пожал безвольные пальцы и пробормотал:

— Мои соболезнования, фру Ассарссон.

По другую сторону мраморного столика стояли три низких розовых кресла, в одном из которых с каким-то странным выражением лица сидел Гунвальд Ларссон. Лишь тогда, когда сам Мартин Бек, после любезного кивка хозяйки, опустился в такое же кресло, он понял проблему Гунвальда Ларссона.

Дело в том, что конструкция кресла вынуждала сидящего принять горизонтальное положение, а было бы несколько странно проводить допрос лежа. Гунвальд Ларссон сидел, как раскрытый перочинный ножик, а это требовало значительных усилий. Лицо его было красным. Он сердито взглянул на Мартина между своих торчащих перед ним, как альпийские вершины, колен.

Мартин Бек сначала поджал ноги влево, потом вправо, после чего попытался скрестить их и убрать под кресло, однако оно оказалось слишком низким. В конце концов он улегся в той же позе, что и Ларссон.

Вдова тем временем успела опорожнить бокал и подала его деверю, чтобы он снова его наполнил. Деверь пристально посмотрел на нее и принес с ночного столика графин и чистый бокал.

— Позвольте предложить вам бокал шерри, комиссар, — сказал он.

И не успел Мартин Бек отказаться, как тот наполнил рюмку и поставил ее перед ним на столик.

— Я как раз спрашивал фру Ассарссон, не знает ли она, почему ее муж в понедельник вечером оказался в том автобусе, — сказал Гунвальд Ларссон.

— А я ответила вам то же самое, что сказала тому типу, который был настолько бестактен, что принялся задавать вопросы о моем муже через секунду после того, как сообщил о его смерти. Ответила, что не знаю.

Она сделала движение бокалом в направлении Мартина Бека и осушила его одним глотком. Мартин Бек попытался дотянуться до своей рюмки с шерри, но не дотянулся на целый дециметр и снова погрузился в кресло.

— А вам известно, где ваш муж был в тот вечер? — спросил он.

Она поставила бокал, взяла из стоящей на столе зеленой стеклянной шкатулки оранжевую сигарету с золотистым мундштуком, размяла ее в пальцах, несколько раз постучала ею по крышке шкатулки и подождала, пока деверь поднесет ей огонь. Мартин Бек заметил, что она не совсем трезва.

— Да, известно, — сказала она. — Он был на собрании. В шесть часов мы пообедали, потом он переоделся и около семи ушел.

Гунвальд Ларссон достал листок бумаги и авторучку и, почесав ею в ухе, спросил:

— На собрании? На каком именно и где?

Ассарссон посмотрел на невестку и, поскольку она не отвечала, пришел ей на выручку:

— На собрании товарищества «Верблюды». Оно состоит из девяти членов, которые дружат со времен совместной учебы в школе морских кадетов. Обычно они собирались у директора Шёберга на Нарвавеген.

— «Верблюды»? — недоверчиво переспросил Гунвальд Ларссон.

— Да, — подтвердил Ассарссон. — Они обычно приветствуют друг друга словами: «Как дела, старый верблюд?» Отсюда и название «Верблюды».

Вдова бросила на деверя осуждающий взгляд.

— Это товарищество имеет идеологическую основу, — пояснила она. — Они занимаются благотворительной деятельностью.

— Вот как? — удивился Гунвальд Ларссон. — Какой, например?

— Это тайна, — ответила фру Ассарссон. — Даже мы, жены, не знаем об этом.

Мартин Бек почувствовал, что Гунвальд Ларссон смотрит на него, и спросил:

— Вам известно, в котором часу Эста Ассарссон ушел с Нарвавеген?

— Да, я не могла уснуть и около двух часов встала, чтобы сделать глоток на ночь. Тут я увидела, что Эсты еще нет дома, и позвонила Винтику — так они между собой называют директора Шёберга, — и он сказал мне, что Эста ушел от него в половине одиннадцатого. — Она замолчала и погасила сигарету.

— Как вы думаете, фру Ассарссон, куда ваш муж мог ехать в автобусе сорок седьмого маршрута? — спросил Мартин Бек.

Ассарссон испуганно посмотрел на него.

— Наверное, он ехал к какому-нибудь клиенту. Мой муж был очень энергичным и много времени отдавал работе на фирме. Туре — ее совладелец. Нередко мужу приходилось заниматься делами фирмы даже по ночам. Например, когда кто-нибудь приезжал из провинции и лишь на одну ночь останавливался в Стокгольме и… — Она как будто не знала, что сказать дальше, подняла свой пустой бокал и принялась крутить его в руке.

Гунвальд Ларссон был занят тем, что делал записи на листке бумаги. Мартин Бек вытянул ногу и помассировал колено.

— У вас есть дети? — спросил он.

Фру Ассарссон протянула бокал деверю, чтобы тот его наполнил, однако тот, не глядя, поставил бокал на кофейный столик. Она окинула его обиженным взглядом, с трудом поднялась и стряхнула с платья пепел.

— Нет, комиссар Пек. Муж, к сожалению, не смог подарить мне детей.

Она около минуты смотрела блестящими глазами в какую-то точку за левым ухом Мартина Бека. Несколько раз моргнула, потом посмотрела на него самого.

— Ваши родители американцы, герр Пек? — спросила она.

— Нет, — ответил Мартин Бек.

Гунвальд Ларссон по-прежнему писал. Мартин Бек вытянул шею и заглянул в листок. Он был покрыт рисунками верблюдов.

— Прошу прощения, комиссары Пек и Ларссон, я должна уйти, — сказала фру Ассарссон и неуверенным шагом направилась к двери. — До свидания, мне было очень приятно, — заплетающимся языком пробормотала она и закрыла за собой дверь.

Гунвальд Ларссон убрал авторучку и листок с намалеванными верблюдами, выбрался из кресла и спросил, не глядя на Ассарссона:

— С кем он спал?

Тот испуганно посмотрел на закрытую дверь и ответил:

— С Эйвор Ульссон. Она работает в нашей конторе.

17

Вряд ли можно было сказать что-нибудь хорошее о той неприятной среде.

Как и следовало ожидать, вечерние газеты раскопали историю со Шверином и подали ее в обширных репортажах, нашпигованных подробностями и саркастическими замечаниями в адрес полиции.

«Расследование зашло в тупик. Полиция скрыла главного свидетеля. Полиция бессовестно обманула прессу и общественность».

«Если пресса и Великий Детектив — Общественное Мнение — не получают правдивой информации, каким образом полиция сможет рассчитывать на их помощь?!»

Единственная вещь, о которой забыли упомянуть газеты, была смерть Шверина. Однако это объяснялось, по-видимому, длительностью процесса верстки и печати.

Каким-то образом им также удалось разнюхать горькую правду о плохом состоянии места преступления, которое застали специалисты из криминально-технической лаборатории.

К несчастью, массовое убийство совпало с запланированным несколько недель назад рейдом по киоскам и табачным ларькам с целью обнаружения порнографической литературы, оскорбляющей общественную мораль.

Одна из газет язвительно сообщала на первой полосе о носящемся по городу психопате-убийце, о том, что население охвачено паникой, горячие следы остывают, а тем временем целая армия духовных наследников Олафа Бергстрёма^[4] мечется с топорами по городу, разглядывает порнографические снимки и, почесывая в затылке, пытается разобраться в путаной инструкции Министерства юстиции и понять, что следует считать оскорблением общественной морали, а что — нет.

Кольберг появился на Кунгсхольмсгатан около четырех часов дня с угрюмым выражением лица, сосульками на волосах и бровях и пачкой газет под мышкой. Взглянув на разбросанные по столу газеты, он сказал:

— Имей мы столько информаторов, как у этих писак, можно было бы даже пальцем не шевелить.

— Все дело в деньгах, — заметил Меландер.

— Сам знаю. Но разве это помогло бы?

— Не упрощай, — ответил Меландер. — Дело не только в информации.

Он выбил пепел из трубки и углубился в свои бумаги.

— Ты уже поговорил с психологами? — с кислой миной поинтересовался Кольберг.

— Да, — не поднимая головы, ответил Меландер. — Протокол сейчас перепечатывают.

В штаб-квартире следственной группы появилось новое лицо. Треть обещанного пополнения только что прибыла: Монссон из Мальмё.

Монссон был почти такого же роста, что и Гунвальд Ларссон, однако внешне выглядел не так устрашающе. Он приехал из Сконе на собственном автомобиле. Причем совсем не затем, чтобы получить ничтожную компенсацию в сорок шесть эре за один километр, а для того, как совершенно справедливо полагал, чтобы иметь под рукой машину с номером другого города.

Теперь он стоял у окна, смотрел на улицу и жевал зубочистку.

— Нет ли для меня какой-нибудь работы? — спросил он.

— Есть. Мы не успели допросить несколько человек. Например, фру Эстер Челльстрём, вдову одной из жертв.

— Вдову слесаря Юхана Челльстрёма?

— Да. Она живет на Карлбергсвеген, восемьдесят девять.

— А где находится Карлбергсвеген?

— Там висит план города, — усталым голосом сказал Кольберг.

Монссон бросил изгрызенную зубочистку в пепельницу Меландера, достал из внутреннего кармана новую и придирчиво осмотрел ее. С минуту он изучал план города, потом надел плащ. В дверях он обернулся и посмотрел на Кольберга.

— Ты не знаешь какого-нибудь магазина, где можно купить зубочистки с мятным вкусом?

— Не знаю.

— Жаль, — удрученно сказал Монссон. Перед тем как выйти, он добавил: — Но ведь должны же они здесь быть. Дело в том, что я недавно бросил курить.

Когда за ним закрылась дверь, Кольберг посмотрел на Меландера и сказал:

— Я один раз встречался с этим типом. В Мальмё. Прошлым летом. Тогда он спрашивал то же самое.

— О зубочистках?

— Да.

— Странно.

— Что?

— То, что за целый год он не смог выяснить, есть ли в самом деле такие зубочистки.

— Чушь какая-то, — бросил Кольберг. — Ты безнадежен.

Меландер принялся набивать трубку. Также не поднимая взгляда, он сказал:

— У тебя плохое настроение?

— Конечно, черт возьми, — ответил Кольберг.

— Злиться бессмысленно. В таком состоянии все валится из рук.

— Тебе легко говорить, потому что ты флегматик, — заметил Кольберг.

Меландер не ответил, и разговор прервался.

Несмотря на все утверждения о чинимых полицией препятствиях, Великий Детектив — Общественность — действовал без устали всю вторую половину дня.

Сотни людей звонили или приходили лично, чтобы сообщить о том, что они, возможно, ехали в том самом автобусе, в котором произошло массовое убийство.

Всю эту информацию приходилось просеивать через сито допросов, чтобы выяснить, что только в одном случае из множества этот труд оказался не напрасным.

Мужчина, севший в двухэтажный автобус на Юргордсбру в понедельник вечером около десяти часов, заявил, что готов присягнуть в том, что видел Стенстрёма. Он сказал это по телефону Меландеру, и тот сразу же вызвал его.

Это был мужчина лет пятидесяти. Судя по его виду, он был абсолютно уверен в том, что говорит.

— Значит, вы видели помощника комиссара Стенстрёма?

— Да.

— Когда?

— Тогда, когда я сел на Юргордсбру. Он сидел слева, за водителем.

Мужчина был прав, однако Меландер не подал и виду. Информация о том, как располагались жертвы в автобусе, еще не просочилась в прессу.

— Вы уверены, что это был он?

— Да.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Я узнал его. Когда-то я работал ночным вахтером.

— Да, — сказал Меландер. — Пару лет назад вы сидели в вестибюле старого здания управления полиции на Агнегатан. Я припоминаю вас.

— Верно, — удивился мужчина. — А я вас не помню.

— Я видел вас только два раза, — сказал Меландер. — И мы с вами никогда не разговаривали.

— Но Стенстрёма я помню хорошо. Потому что… — Он замялся.

— Я вас слушаю, — благожелательно ободрил его Меландер. — Потому что?..

— Он выглядел очень молодо, был одет в джинсы и спортивную куртку, поэтому я подумал, что он не полицейский, и попросил предъявить удостоверение.

— Вот как?

— Через неделю я допустил ту же ошибку. Было очень досадно.

— Ну, с кем не бывает. А теперь, когда вы увидели его позавчера вечером, он узнал вас?

— Нет. Наверняка нет.

— Рядом с ним кто-нибудь сидел?

— Нет, место рядом было пустым. Я отлично это помню, потому что вначале хотел поздороваться с ним и сесть рядом. Но потом решил, что это будет неудобно.

— Жаль. Вы вышли на площади Сергельторьет?

— Да. Там я пересел в метро.

— А Стенстрём остался?

— Да, наверное. Во всяком случае, я не видел, чтобы он выходил.

— Вы позволите предложить вам чашечку кофе?

— Да, спасибо.

— Я буду вам весьма обязан, если вы не откажетесь взглянуть на несколько фотографий, — сказал Меландер. — К сожалению, они довольно неприятные.

— Понимаю, — ответил свидетель.

Он посмотрел на снимки. При этом он побледнел и несколько раз сглотнул слюну. Единственным человеком, которого он опознал, был Стенстрём.

Через минуту почти одновременно появились Мартин Бек, Гунвальд Ларссон и Рэнн.

— Что, — сказал Кольберг, — Шверин…

— Да, — ответил Рэнн. — Он умер.

— И?..

— Он что-то сказал.

— Что?

— Не знаю, — ответил Рэнн, ставя на стол магнитофон.

Они собрались возле стола и вслушались.

«Кто стрелял?»

«Днрк».

«Как он выглядел?»

«Самалсон».

«Из вашего ответа ничего не выжмешь. Послушайте, к вам обращается старший помощник комиссара Улльхольм».

«Он умер».

— Ах ты, черт, — выругался Гунвальд Ларссон. — Меня тошнит, стоит услышать этот голос. Однажды он написал на меня донос, обвинил в служебном проступке.

— А что ты сделал? — спросил Рэнн.

— Выругался в дежурке полицейского участка округа Клара. Двое парней притащили голую девчонку. Она была мертвецки пьяна, визжала как ненормальная и в машине сорвала с себя одежду. Я стал им говорить, чтобы они хотя бы одеяло набросили на эту с… прежде чем тащить ее в участок. А он заявил, что я этим грубым и вульгарным выражением нанес женщине, причем несовершеннолетней, моральную травму. Он в тот день был дежурным. Потом его перевели в Сольну, чтобы он был ближе к природе.

— Ближе к природе?

— Да, или поближе к своей жене.

Мартин Бек снова прокрутил запись.

«Кто стрелял?»

«Днрк».

«Как он выглядел?»

«Самалсон».

— Ты сам сформулировал вопросы? — спросил Гунвальд Ларссон.

— Да, я записал их в блокнот, — робко ответил Рэнн.

— Замечательно.

— Он пришел в сознание лишь на полминуты, — посетовал Рэнн. — А потом умер.

Мартин Бек еще раз прослушал запись. Потом еще и еще.

— Черт его знает, что он там бормочет, — сказал Кольберг, в задумчивости почесав небритый подбородок.

Мартин Бек обратился к Рэнну:

— А ты как считаешь? Ты ведь там был.

— Ну, — сказал Рэнн, — мне показалось, что он понял вопросы и пытался ответить на них.

— И?

— И на первый вопрос он ответил отрицательно, что-то вроде «не знаю» или «я не узнал его».

— Как ты, черт возьми, сумел догадаться о таком ответе по этому «днрк»! — удивленно воскликнул Гунвальд Ларссон.

Рэнн покраснел и заерзал на стуле.

— Да, — сказал Мартин Бек, — почему ты пришел к такому выводу?

— Не знаю, — ответил Рэнн. — У меня сложилось такое впечатление.

— Ну ладно, — произнес Гунвальд Ларссон. — А что же дальше?

— На второй вопрос он четко ответил: «Самалсон».

— Да, — сказал Кольберг. — Я это слышал. Но что он имел в виду?

Мартин Бек кончиками пальцев потирал лоб.

— «Самуэльссон», — задумчиво произнес он, — или, может быть, «Саломонссон».

— Он сказал: «Самалсон», — упрямо повторил Рэнн.

— Верно, — согласился Кольберг, — но такой фамилии не существует.

— Нужно проверить, — сказал Меландер. — Может, такая фамилия существует. А теперь…

— Что?

— Теперь мы, полагаю, должны передать пленку на экспертизу. Если наша лаборатория не справится, нужно будет обратиться на радио. Там у звукооператоров аппаратура получше. Они могут разделить звуки на ленте, прослушать ее на разных скоростях.

— Согласен, — сказал Мартин Бек. — Это хорошая мысль.

— Но прежде сотрите к черту этого Улльхольма, — потребовал Гунвальд Ларссон, — а то выставим себя на посмешище. — Он огляделся по сторонам. — А где этот желторотый Монссон?

— Наверное, заблудился, — ответил Кольберг. — Все-таки нужно было объяснить ему дорогу. — Он вздохнул.

Вошел Эк, в задумчивости поглаживая свои серебристые волосы.

— Что там еще? — спросил Мартин Бек.

— Газеты жалуются, что до сих пор не получили фотографии неопознанного мужчины.

— Ты ведь сам знаешь, как он выглядел бы на фотографии, — сказал Кольберг.

— Да, но…

— Погоди, — перебил его Меландер. — Можно дать описание. Возраст тридцать пять — сорок лет, рост метр семьдесят один, вес шестьдесят девять килограммов, сорок второй размер обуви, глаза карие, шатен. Имеется шрам после удаления аппендикса. Темные волосы на груди и животе. Старый шрам на стопе. Зубы… нет, об этом лучше не упоминать.

— Я отправлю им это, — выходя, сказал Эк.

С минуту все молчали.

— Фредрику удалось кое-что установить, — наконец произнес Кольберг. — Оказывается, Стенстрём уже сидел в автобусе, когда тот проезжал по мосту Юргордсбру. Значит, он ехал из Юргордена.

— За каким чертом его туда понесло? — удивился Гунвальд Ларссон. — Вечером? В такую погоду?

— Я тоже кое-что выяснил, — сказал Мартин Бек. — Похоже на то, что он не был знаком с той медсестрой.

— Это точно? — спросил Кольберг.

— Нет.

— На Юргордсбру он был один, — добавил Меландер.

— Рэнн тоже кое-что установил, — сказал Гунвальд Ларссон.

— Что именно?

— То, что «днрк» означает «я не узнал его». Не говоря уже о каком-то типе по фамилии Самалсон.

Это было все, что удалось установить к среде, пятнадцатому ноября.

Шел снег. Падали большие мокрые хлопья. Уже стояла непроглядная темень.

Конечно же, человека по фамилии Самалсон не оказалось. По крайней мере, в Швеции.

В четверг им вообще ничего не удалось узнать.

В четверг вечером, когда Кольберг вернулся к себе домой на Паландергатан, было уже больше одиннадцати. Его жена читала, сидя у торшера. На ней был коротенький халатик, и она сидела в кресле, поджав под себя ноги.

— Привет, — поздоровался Кольберг. — Как твои курсы испанского?

— Естественно, никак. Даже представить себе смешно, что вообще можно чем-то заниматься, будучи женой полицейского.

Кольберг не ответил. Он быстро разделся и отправился в ванную. Побрился, долго стоял под душем, надеясь, что разгневанный сосед по дому не позвонит в полицию и не обвинит его в том, что, пустив воду, он нарушил ночную тишину. Потом он надел пижаму, прошел в комнату и, усевшись напротив жены, стал задумчиво смотреть на нее.

— Давненько я тебя не видела, — сказала она, не отрывая глаз от книжки. — Как там у вас дела?

— Паршиво.

— Жаль. Просто не хочется верить, что в центре города, в автобусе кто-то может застрелить несколько человек просто так, без всякой причины. А полиция не находит ничего лучше, как устраивать глупые рейды по ларькам. Это просто удивительно.

— Да, — согласился Кольберг. — Это в самом деле удивительно.

— Кроме тебя, есть хотя бы один, кто не был дома тридцать шесть часов?

— Наверняка.

Она продолжала читать, а он молча сидел десять или, может быть, даже пятнадцать минут, не сводя с нее глаз.

— Что это ты так смотришь на меня? — спросила она, по-прежнему не глядя на него, но уже с теплыми нотками в голосе.

Кольберг не ответил, и со стороны казалось, что она всецело поглощена чтением. Гюн была темноволосая и кареглазая, с правильными чертами лица и густыми бровями. Она была на четырнадцать лет моложе его — недавно ей исполнилось двадцать девять, — и она, как прежде, казалась ему очень красивой. Наконец он заговорил:

— Гюн?

Она впервые за то время, что он находился дома, взглянула на него со слабой улыбкой и бессовестным чувственным блеском в глазах.

— Да?

— Встань.

— Пожалуйста.

Она загнула уголок страницы, на которой остановилась, закрыла книгу и положила ее на подлокотник кресла. Потом поднялась и встала перед ним, не сводя с него глаз, опустив руки и широко расставив босые ноги.

— Отвратительно, — сказал он.

— Что отвратительно? Я?

— Нет. Отвратительно, когда загибают страницы книги.

— Это моя книга, — сказала она. — Я купила ее на свои деньги.

— Раздевайся.

Она подняла руку к вороту и начала расстегивать пуговицы — медленно, одну за другой. По-прежнему не отводя от него взгляда, она распахнула легкий халатик и сбросила его на пол.

— Повернись, — сказал он.

Она повернулась к нему спиной.

— Красивая.

— Спасибо. Мне так и стоять?

— Нет. Спереди ты лучше.

— Неужели?

Она повернулась кругом и посмотрела на него с тем же самым вожделеющим выражением лица.

— А на руках ты умеешь стоять?

— Во всяком случае, до того, как с тобой познакомиться, могла. Потом в этом уже не было необходимости. Попробовать?

— Не нужно.

— Но я смогу…

Она подошла к стене, перевернулась, встав на руки и упершись ногами о стену. На первый взгляд без всякого труда. Кольберг с интересом смотрел на нее.

— Мне так и стоять? — спросила она.

— Нет, не нужно.

— Но я охотно буду стоять, если это тебе нравится. Если я потеряю сознание, прикрой меня чем-нибудь. Набрось что-нибудь сверху.

— Нет, не нужно, встань.

Она ловко встала на ноги и оглянулась на него через плечо.

— А если бы я сфотографировал тебя в таком виде, — спросил он, — что бы ты на это сказала?

— Что ты подразумеваешь под словами «в таком виде»? Голую?

— Да.

— Вверх ногами?

— А если и так?..

— Но ведь у тебя нет фотоаппарата.

— В самом деле нет. Однако это неважно.

— Конечно, можешь, если у тебя есть такое желание. Можешь делать со мной все, что тебе угодно. Я ведь уже говорила тебе это два года назад.

Он не ответил. А она по-прежнему стояла у стены.

— А что бы ты делал с этими фотографиями?

— Вот в этом-то весь вопрос…

Она подошла к нему и сказала:

— Теперь, по-моему, самое время спросить, зачем, собственно, тебе все это нужно. Если ты хочешь переспать со мной, то у нас есть прекрасная кровать, а если она тебя уже не устраивает, то есть замечательный диван. Мягкий и пушистый. Я сама его сделала.

— У Стенстрёма в письменном столе лежала целая кипа таких фотографий.

— На работе?

— Да.

— Чьих?

— Его девушки.

— Осы?

— Да.

— Наверное, смотреть на это было не слишком приятно?

— Я бы не сказал.

Она нахмурила брови.

— Вопрос в том, зачем они понадобились, — сказал Кольберг.

— Разве это имеет какое-нибудь значение?

— Не знаю. Но я не могу этого объяснить.

— Может, он просто любил их разглядывать.

— Мартин тоже так думает.

— По-моему, благоразумнее было бы иногда приезжать домой и смотреть на это живьем.

— Мартин тоже не всегда проявляет благоразумие. Например, он беспокоится о нас с тобой. По нему это видно.

— О нас? Почему?

— Наверное, потому, что тогда, в пятницу вечером, я вышел один.

— А он что, никогда не выходит из дому без жены?

— Тут что-то не так, — сказал Кольберг. — Со Стенстрёмом и теми фотографиями.

— Почему? У мужчин бывают разные причуды. Она хорошо выглядела на тех фотографиях?

— Да.

— Очень хорошо?

— Да.

— Знаешь, что мне следовало бы сейчас сказать?

— Знаю.

— Но я этого не скажу.

— Не скажешь. Это я тоже знаю.

— Что же касается Стенстрёма, то, может быть, он хотел показать фотографии друзьям. Похвастать.

— Вряд ли. Он был не таким.

— А зачем ты вообще ломаешь над этим голову?

— Сам не знаю. Может быть, потому, что у нас нет никаких мотивов.

— А, значит, ты это называешь мотивами? Думаешь, кто-то застрелил Стенстрёма из-за фотографий? Зачем же в таком случае понадобилось убивать еще восемь человек?

Кольберг долго смотрел на нее.

— Верно, — сказал он. — Резонный вопрос.

Она наклонилась и поцеловала его в лоб.

— Может, пойдем в постель? — предложил Кольберг.

— Прекрасная мысль. Но сначала я приготовлю бутылочку для Будиль. Это займет тридцать секунд. Как в инструкции. Встретимся в постели. А может, на полу или в ванне — где тебе будет угодно.

— В постели.

Она пошла в кухню. Кольберг встал и выключил торшер.

— Леннарт.

— Да?

— Сколько лет Осе?

— Двадцать четыре.

— Ага. У женщин пик сексуальной активности приходится на промежуток между двадцатью девятью и тридцатью двумя годами. Так утверждает американский сексолог Кинси.

— А у мужчин?

— В восемнадцать лет.

Он слышал, как она помешивает в кастрюльке кашу. Потом она добавила:

— Но для мужчин это определено не с такой точностью, у них бывает по-разному. Если, конечно, это тебя успокоит.

Кольберг наблюдал за Гюн через приоткрытую дверь кухни. Жена была длинноногой, с обычной фигурой и спокойным характером. Она была именно такой, какую он всегда искал, но эти поиски заняли у него больше двадцати лет, и еще один год понадобился для того, чтобы решиться.

Она уже еле сдерживалась, и ей не стоялось спокойно на одном месте.

— Тридцать секунд, — проворчала она. — Бессовестные лгуны.

Кольберг улыбнулся в темноте. Он знал, что через минуту сможет наконец забыть на время о Стенстрёме и красном двухэтажном автобусе. Впервые за последние три дня.

Мартину Беку не понадобилось двадцати лет для того, чтобы найти себе жену. Он познакомился с ней шестнадцать лет назад. Она быстро забеременела, и они так же быстро поженились.

Сейчас она стояла в дверях спальни, словно «мене, текел»,^[5] в измятой ночной рубашке, с полосами от подушки на лице.

— Ты так кашляешь и шмыгаешь носом, что весь дом просыпается, — пожаловалась она.

— Извини.

— И зачем ты куришь ночью? У тебя ведь и без того горло болит.

Он погасил сигарету и сказал:

— Мне очень жаль, что я разбудил тебя.

— Это не важно. Самое главное, чтобы ты снова не подхватил воспаление легких. Было бы лучше, если бы завтра ты остался дома.

— Вряд ли это удастся.

— Глупости. Если ты болен, значит, не можешь работать. Надеюсь, в полиции есть еще кто-то, кроме тебя. Кроме того, по ночам ты должен спать, а не читать старые рапорты. Того убийства в такси тебе никогда не распутать. Уже половина второго! Убери эту потрепанную старую тетрадь и погаси свет. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — машинально ответил Мартин Бек, обращаясь к уже закрытой двери спальни.

Он нахмурился и отложил в сторону папку с рапортами. Ошибкой было называть потрепанной старой тетрадью протоколы вскрытия трупов. Он получил их вчера вечером перед уходом. А пару месяцев назад он действительно не спал по ночам, просиживая над материалами дела об убийстве таксиста с целью ограбления, совершенном двенадцать лет назад.

Несколько минут он лежал неподвижно и разглядывал потолок. Услышав похрапывание жены в спальне, он быстро встал и на цыпочках вышел в прихожую. Положил руку на трубку телефона, постоял так немного, потом пожал плечами, поднял трубку и набрал номер Кольберга.

— Кольберг, — услышал он запыхавшийся голос Гюн.

— Привет. Там нет Леннарта поблизости?

— Есть. Причем намного ближе, чем ты можешь себе представить.

— В чем дело? — сказал Кольберг.

— Я помешал тебе?

— Ну, можно сказать, что да. Какого черта тебе надо в такое время?

— Послушай, помнишь, что было прошлым летом после убийства в парке?

— Конечно.

— У нас тогда не было работы, и Хаммар велел нам просмотреть старые нераскрытые дела. Помнишь?

— О боже, ну конечно помню. Ну и что?

— Я взял дело об убийстве таксиста в Буросе, а ты занялся стариком из Эстермальма, который исчез семь лет назад.

— Да. И ты звонишь, чтобы сказать мне об этом?

— Нет. Ты не помнишь, чем занимался Стенстрём? Он тогда как раз вернулся из отпуска.

— Понятия не имею. Я думал, он сказал тебе.

— Нет, он никогда не упоминал об этом.

— Ну, значит, он говорил об этом Хаммару.

— Да, конечно. Ты прав. Ну пока. Извини, что разбудил.

— Иди к черту.

Мартин Бек услышал щелчок в трубке. Он еще немного постоял, прижимая трубку к уху, потом положил ее и побрел к своему дивану.

Он погасил свет и долго лежал в темноте, чувствуя себя глупцом.

18

Вопреки всем ожиданиям, утро пятницы началось с новости, которая принесла некоторую надежду. Эту новость Мартин Бек принял по телефону, и другие услышали его слова:

— Что? Установили? Неужели?

Все бросили свои дела и уставились на него. Мартин Бек положил трубку и объявил:

— Баллистическая экспертиза закончена.

— Ну?

— Установили тип оружия.

— Так, — невозмутимо сказал Кольберг.

— Армейский автомат, — заявил Гунвальд Ларссон. — Они тысячами лежат на никем не охраняемых складах. С таким же успехом их можно было бесплатно раздать преступникам, чтобы сэкономить на новых замках, которые приходится менять каждую неделю. Я за полчаса могу купить их в городе целую дюжину.

— Не совсем так, — сказал Мартин Бек, взяв лист бумаги со своими записями. — Тип «суоми», тридцать седьмая модель.

— Это еще что такое? — спросил Меландер.

— Автомат старого образца с деревянным прикладом, — объяснил Гунвальд Ларссон. — Я не видел таких с сорокового года.

— Изготовлен в Финляндии или здесь по финской лицензии? — спросил Кольберг.

— В Финляндии, — ответил Мартин Бек. — Эксперт сказал, что это совершенно точно. Патроны тоже старые, изготовлены фирмой «Тиккакоски — швейные машины».

— Тридцать седьмая модель, — повторил Кольберг. — С магазином на тридцать семь патронов. Трудно представить, что сейчас у кого-то может быть такой автомат.

— Сейчас ни у кого, — заявил Гунвальд Ларссон. — Сейчас он уже лежит на дне Стрёммена. На тридцатиметровой глубине.

— Возможно, — сказал Мартин Бек. — Но у кого он был четыре дня назад?

— У какого-нибудь сумасшедшего финна, — ответил Гунвальд Ларссон. — Надо устроить облаву и схватить всех сумасшедших финнов, которые живут в этом городе. Веселая работенка.

— Прессе сообщим об этом? — спросил Кольберг.

— Нет, — предупредил Мартин Бек. — Прессе ни слова!

Воцарилось молчание. Это была первая зацепка. Сколько понадобится времени, чтобы найти вторую?

Дверь распахнулась, в кабинет вошел молодой человек и с любопытством осмотрелся вокруг. В руке у него был серый конверт.

— Тебе кого? — спросил Кольберг.

— Меландера, — ответил молодой человек.

— Старшего помощника комиссара Меландера, — поправил его Кольберг. — Вон он сидит.

Молодой человек положил конверт на письменный стол Меландера. Он уже собрался выйти, как вдруг Кольберг сказал:

— Что-то я не слышал, чтобы ты стучал.

Молодой человек, который уже взялся за дверную ручку, замер, но ничего не ответил. В наступившей тишине Кольберг медленно и отчетливо, словно давал пояснения ребенку, произнес:

— Перед тем как войти в комнату, следует постучать в дверь, подождать, когда ответят «войдите», и только после этого входить. Понятно?

— Да, — буркнул молодой человек, глядя под ноги Кольберга.

— Замечательно, — сказал Кольберг и повернулся к нему спиной.

Парень быстро выскользнул за дверь и бесшумно закрыл ее за собой.

— Кто это? — спросил Гунвальд Ларссон.

Кольберг пожал плечами.

— Он чем-то напомнил мне Стенстрёма, — добавил Гунвальд Ларссон.

Меландер вынул изо рта трубку, открыл конверт и вытащил оттуда зеленую, толщиной в один сантиметр брошюру, полистал ее.

— Что это? — поинтересовался Мартин Бек.

— Заключение психологов, — объяснил Меландер. — Я попросил переплести его.

— Ага, — сказал Гунвальд Ларссон. — У них тоже имеются гениальные версии? О том, что наш несчастный преступник, совершивший массовое убийство, якобы однажды, в переходном возрасте, вынужден был отказаться от поездки в автобусе, так как у него не оказалось денег на билет, и это событие оставило такой глубокий след в его впечатлительной душе…

— В этом нет ничего смешного, Гунвальд, — резко прервал его Мартин Бек.

Кольберг бросил на него быстрый удивленный взгляд и обратился к Меландеру:

— Ну и что там у тебя в этом заключении?

Меландер вытряхнул на лист бумаги пепел из трубки, сложил его и выбросил в корзину.

— В Швеции прецедентов не было, — сказал он. — Разве что, если углубиться в прошлое, вплоть до времен Нордлунда и бойни на пароходе «Принц Карл».^[6] Психологам пришлось опираться исключительно на американские исследования за последние несколько десятков лет. — Он продул трубку и, начав набивать ее, продолжил: — У американских психологов, в отличие от наших, нет недостатка в материале для подобного рода исследований. Здесь среди прочих упомянуты душитель из Бостона, Спэк, убивший в Чикаго восемь медсестер, Уитмен, расстрелявший с вышки шестнадцать человек и ранивший еще больше, Унру, который вышел на улицу в Нью-Джерси и за двенадцать минут застрелил тринадцать человек, и множество других случаев, о которых вам наверняка известно из газет. — Он перелистал зеленую брошюру.

— Выходит, массовые убийства — это по части американцев, — заметил Гунвальд Ларссон.

— Да, — согласился Меландер, — в этом труде изложено несколько довольно правдоподобных теорий, обобщающих это явление.

— Восхваление насилия, — сказал Кольберг. — Общество карьеристов. Продажа оружия по почте. Грязная война во Вьетнаме.

Меландер затянулся и кивнул.

— Среди всего прочего, — поправил он.

— Я где-то читал, — сказал Кольберг, — что на одну тысячу американцев приходится один-два потенциальных преступника, способных совершить массовые убийства. Интересно, каким образом им удалось это установить.

— Анкетный опрос, — объяснил Гунвальд Ларссон. — Это тоже американское изобретение. Обходят дома и расспрашивают людей, как им кажется, способны ли они совершить массовое убийство. Двое из тысячи отвечают: «Да, мне кажется это приятным».

Мартин Бек высморкался и покрасневшими глазами с раздражением посмотрел на Гунвальда Ларссона.

Меландер откинулся на спинку стула и вытянул ноги.

— А что твои психологи говорят об особенностях такого типа убийц?

Меландер отыскал соответствующую страницу и начал читать:

— «Человеку, склонному к массовому убийству, чаще всего меньше тридцати лет, он застенчивый и недоразвитый, хотя окружающие считают его хорошо воспитанным и сообразительным. Иногда он пьющий, но чаще является абстинентом. Предполагается, что он небольшого роста, с каким-нибудь физическим дефектом, который выделяет его из общей массы. В обществе он играет незначительную роль. Рос в нищете. Часто это ребенок разведенных родителей или сирота, и в детстве ему не хватало ласки. Как правило, он не совершал до этого никаких серьезных правонарушений». — Меландер оторвался от чтения и пояснил: — Это предположение основано на сопоставлении фактов, которые устанавливались в ходе допросов, тестовых исследований американских преступников, совершивших массовые убийства.

— Но ведь такой убийца должен быть сумасшедшим, — сказал Гунвальд Ларссон. — Но этого нельзя увидеть до тех пор, пока он не выскочит на улицу и не убьет толпу народу.

— Психопат может производить впечатление абсолютно нормального человека до тех пор, пока не произойдет нечто, что даст толчок высвобождению скрытой в нем болезни. Психопатия состоит в том, что какая-то черта или несколько черт характера данного человека сформированы ненормально. В остальном же он совершенно нормален в том, что касается одаренности, способности к работе и так далее. Людей, которые внезапно совершают массовые убийства, бессмысленные и вроде бы беспричинные, их друзья и родственники, как правило, считают рассудительными, хорошо воспитанными, и никто не ожидает, что они способны на такое. Большинство преступников, которых описали американцы, утверждают, что уже давно знали о своей болезни и пытались подавить в себе разрушительные тенденции, однако в конце концов поддавались им. Такой убийца может страдать манией преследования или манией величия, а также болезненным чувством вины. Нередко такой преступник объясняет свой поступок тем, что хотел добиться признания, или тем, что ему хотелось, чтобы о нем написали в газетах. Чаще всего за таким поступком скрывается жажда мести или желание чем-то выделиться. Преступник считает, что к нему плохо относятся, и он чувствует себя униженным и непонятым. В большинстве случаев у них наблюдаются серьезные сексуальные отклонения.

После этого монолога Меландера воцарилась тишина. Мартин Бек смотрел в окно. Он был бледен, с тенями под глазами и заметнее, чем обычно, ссутулился.

Кольберг сидел за письменным столом Гунвальда Ларссона и соединял его скрепки в длинную цепочку. Гунвальд раздраженно отобрал у него коробочку со скрепками.

— Я читал вчера книжку об Уитмене, — сказал он, — ну, о том, который застрелил с вышки в Остине несколько человек. Какой-то австрийский психолог, профессор, доказывает в ней, что сексуальное отклонение Уитмена состояло в том, что он был одержим страстью переспать с собственной матерью. Вместо того чтобы ввести в нее фаллос, пишет этот профессор, он воткнул в нее нож. Не могу похвалиться такой памятью, как у Фредрика, но запомнил последнюю фразу этой книги, которая звучит следующим образом: «Потом он поднялся на вышку, которая была для него символом фаллоса, и излил свое смертоносное семя, словно любовные залпы, в Землю-Мать».

В кабинет вошел Монссон с неизменной зубочисткой во рту.

— О боже, что это вы такое говорите!

— Автобус тоже может быть своего рода сексуальным символом, — задумчиво произнес Гунвальд Ларссон. — Но только в горизонтальном положении.

Монссон вытаращил на него глаза.

Мартин Бек подошел к Меландеру и взял зеленую брошюру.

— Я хочу почитать это в спокойной обстановке, — заявил он. — Без остроумных комментариев.

Он направился к двери, однако Монссон, который вытащил изо рта зубочистку, спросил:

— Что я должен делать?

— Не знаю. Спроси у Кольберга, — коротко ответил Мартин Бек и вышел.

— Можешь сходить побеседовать с домохозяйкой, у которой жил тот араб.

Он написал на листке бумаги фамилию и адрес и протянул ее Монссону.

— Что происходит с Мартином? — поинтересовался Гунвальд Ларссон. — Почему у него такой кислый вид?

— Наверное, у него есть на то свои причины, — пожал плечами Кольберг.

Монссону понадобилось добрых полчаса, чтобы сквозь интенсивное движение стокгольмских улиц добраться до Норра Сташунсгатан. Когда он поставил свою машину напротив дома № 47, было несколько минут пятого и начало смеркаться.

В этом доме было два жильца с фамилией Карлссон, однако Монссон без труда вычислил того, кто ему был нужен.

К двери было приколото восемь картонок с фамилиями. На двух из них буквы были печатные, на остальных — написаны от руки разными почерками. Все фамилии были иностранные. Фамилии Мохаммеда Бусси среди них не оказалось.

Монссон позвонил. Дверь открыл мужчина с черными усиками, в мятых брюках и майке.

— Можно видеть фру Карлссон? — спросил Монссон.

Мужчина улыбнулся, демонстрируя ослепительно-белые зубы, и развел руками.

— Фру Карлссон нет в дом, — ответил он на ломаном шведском языке. — Будет быстро.

— Тогда я подожду ее, — сказал Монссон и зашел в прихожую.

Он расстегнул плащ и посмотрел на улыбающегося иностранца.

— Вы знали Мохаммеда Бусси, который здесь жил?

Улыбка на лице мужчины мгновенно исчезла.

— Да, — ответил он. — Это был ужасно. Ужасно. Мохаммед быть мой друг.

— Вы тоже араб? — спросил Монссон.

— Нет, турок. А вы тоже иностранец?

— Нет, — ответил Монссон. — Я швед.

— О, я думать вы иностранец, потому что немножко запинаетесь.

Монссон строго взглянул на него.

— Я из полиции, — объяснил он. — Мне хотелось бы немного осмотреться здесь, если позволите. Есть еще кто-нибудь дома, кроме вас?

— Нет, только я. У меня выходной.

Монссон огляделся по сторонам. Прихожая была темной, длинной и узкой. Здесь стояли плетеный стул, столик и металлическая вешалка. На столике лежали газеты и несколько писем с иностранными марками. Кроме входной в прихожей было еще пять дверей, в том числе одна двойная и две небольшие двери — очевидно, в туалет и кладовку.

Монссон подошел к двойной двери и открыл одну створку.

— Это комната фру Карлссон, — испуганно сказал турок. — Входить запрещен.

Монссон заглянул в комнату, заставленную разной мебелью и служащую, вероятнее всего, и спальней, и гостиной одновременно.

Следующая дверь вела в кухню. Большую и хорошо оборудованную.

— Запрещено ходить в кухня, — произнес стоящий за спиной Монссона турок.

— Сколько здесь комнат? — спросил Монссон.

— Комната фру Карлссон, кухня и наша комната, — сказал турок. — Еще туалет и кладовка.

Монссон нахмурился.

— Значит, две комнаты и кухня, — уточнил он для себя.

— А сейчас смотреть на наша комната, — сказал турок, открывая дверь.

Комната была приблизительно пять на шесть метров. Два окна с выцветшими старыми занавесками на них выходили на улицу. Вдоль стен стояли разномастные кровати, а между окнами — топчан, обращенный изголовьем к стене.

Монссон насчитал шесть кроватей. Две были не застелены. Везде в беспорядке валялись обувь, одежда, книги и газеты. В центре комнаты стоял белый полированный стол в окружении пяти разнокалиберных стульев. Меблировку дополнял стоящий наискось у одного из окон высокий комод темного дерева с выжженными на нем узорами.

В комнате кроме входной двери были еще. Поперек одной из них стояла кровать, значит, эта дверь, скорее всего, вела в комнату фру Карлссон и была заперта. За другой дверью находилась кладовка, набитая одеждой и чемоданами.

— Вы живете здесь вшестером? — спросил Монссон.

— Нет, нас восемь, — ответил турок.

Он подошел к кровати, загораживающей дверь, выдвинул из-под нее еще один матрац и указал на другую кровать.

— Две раздвигаться, — сказал он. — Мохаммед спал на тот кровать.

— А на остальных семи кто? — спросил Монссон. — Турки?

— Нет, три турка, два… нет, уже один араб, два испанца, один финн и новый, грек.

— Едите вы здесь же?

Турок быстро прошел к противоположной стене, чтобы поправить подушку на одной из кроватей. Монссон успел заметить раскрытый порнографический журнал, прежде чем его накрыла подушка.

— Извините, — сказал турок. — Тут немного… нехорошо убрано. Едим мы здесь? Нет, готовить еда запрещено. Запрещено ходить кухня, запрещено иметь электрическая плитка в комнате. Запрещено варить еду и кофе.

— А сколько вы платите?

— По триста пятьдесят крон каждый.

— В месяц?

— Да. Каждый месяц триста пятьдесят крон.

Турок кивал головой и почесывал черные и жесткие, как щетина, волосы в вырезе майки.

— Я очень хорошо зарабатывать, — сказал он. — Сто семьдесят крон в неделя. Я езжу на вагонетка. Раньше я работать в ресторане и не зарабатывать так хорошо.

— Вы не знаете, у Мохаммеда Бусси были какие-нибудь родственники? — спросил Монссон. — Родители, братья и сестры?

— Не знаю. Мы были хороший друзья, но Мохаммед не говорит много. Он очень боялся.

Монссон, смотревший в окно на кучку мерзнувших на остановке в ожидании автобуса людей, обернулся.

— Боялся?

— Нет-нет, не боялся. Как это сказать? Он был не храбрый.

— Ага, понятно, робкий, — сказал Монссон. — И долго он здесь жил?

Турок сел на топчан, стоявший между окнами.

— Не знаю. Я приехал сюда прошлый месяц. Мохаммед уже жил здесь.

Монссон, одетый в теплый плащ, вспотел. Воздух был тяжелым и спертым от испарений восьми обитателей комнаты. Он неожиданно затосковал по Мальмё и своей уютной квартирке на Регементсгатан. Он достал из кармана последнюю зубочистку и спросил:

— Когда вернется фру Карлссон?

Турок пожал плечами.

— Не знаю. Быстро.

Монссон засунул в рот зубочистку, сел за круглый стол и стал ждать.

Через полчаса, когда он бросил в пепельницу изжеванную зубочистку, появились еще два жильца фру Карлссон, однако сама хозяйка все еще отсутствовала.

Вновь прибывшие оказались испанцами, и так как их запас шведских слов был невероятно скудным, а запас испанских слов у Монссона вообще равнялся нулю, он вскоре бросил попытки наладить с ними разговор. Ему лишь удалось выяснить, что одного испанца звали Рамон, а другого — Хуан и что работали они мойщиками посуды в кафе самообслуживания.

Турок лежал на своем топчане и лениво перелистывал немецкий еженедельник. Испанцы оживленно разговаривали, готовясь к вечерним развлечениям, составной частью которых должна была стать девушка по имени Керстин. Она-то и была объектом их разговора.

Монссон часто посматривал на часы. Он решил ждать до половины шестого, и ни минутой дольше.

Фру Карлссон появилась, когда до половины шестого оставалось две минуты.

Она усадила Монссона на свой роскошный диван, угостила вином и принялась сетовать на невыносимую жизнь квартирной хозяйки, у которой много квартирантов.

— Одинокой бедной женщине не очень приятно, когда у нее в доме полно мужчин, — говорила она. — И к тому же иностранцев. Но что еще остается делать бедной несчастной вдове?

Монссон быстро подсчитал в уме: бедная несчастная вдова, сдавая комнату, загребала около трех тысяч в месяц.

— Этот Мохаммед, — сказала она, — остался должен мне за последний месяц. Не могли бы вы как-нибудь уладить это дело? У него ведь были деньги в банке.

На вопрос Монссона, какого она мнения о Мохаммеде, фру Карлссон ответила:

— Для араба он был довольно милым. Обычно они такие грязные и безответственные. Однако этот был вежливым, тихим и производил впечатление человека порядочного; не пил, и девушки, судя по всему, у него не было. Единственное, что, как я уже сказала, он не заплатил за последний месяц.

Как выяснилось, она была хорошо знакома с личной жизнью своих жильцов. Знала, что к Рамону ходит девка по имени Керстин, однако о Мохаммеде фру Карлссон почти ничего рассказать не смогла.

Сообщила, что у того была замужняя сестра в Париже. Она писала ему, однако фру Карлссон не знала содержания этих писем, так как написаны они были по-арабски.

Фру Карлссон передала Монссону целую пачку этих писем. На конвертах имелись адрес и фамилия сестры.

Все земное добро Мохаммеда Бусси уместилось в брезентовый чемоданчик, который Монссон забрал с собой.

Пока Монссон закрывал за собой дверь, фру Карлссон еще раз напомнила ему о деньгах.

— Вот мерзкая карга, — проворчал он, спускаясь по лестнице на улицу, где стояла его машина.

19

Понедельник. Снег. Ветер. Собачий холод.

— Прекрасный свежий снег, — сказал Рэнн.

Он стоял у окна и мечтательно смотрел на улицу и крыши домов, едва различимые в белой пелене метели.

Гунвальд Ларссон бросил на него подозрительный взгляд и спросил:

— Это что, какой-то намек?

— Нет. Просто вспомнил детство и размышлял вслух.

— В высшей степени продуктивно. Может, ты поразмышляешь о том, чтобы заняться чем-нибудь более полезным? Применительно к следствию.

— Да, конечно, — согласился Рэнн. — Только…

— Чем?

— Да, именно это я и хотел спросить: чем?

— Девять человек убито, — сердито сказал Гунвальд Ларссон, — а ты стоишь и не знаешь, чем заняться. Ты принимаешь участие в расследовании или нет?

— Принимаю.

— Ну вот и попытайся что-нибудь выяснить.

— Где?

— Не знаю. Займись чем-нибудь.

— А ты сам чем занимаешься?

— Сам видишь. Изучаю психопатическую абракадабру, которую состряпали Меландер с профессорами.

— Зачем?

— Сам не знаю. А что, я обязан все знать?

После кровавой купели в автобусе прошла неделя. Расследование не продвигалось вперед, какие-либо конструктивные идеи отсутствовали. Даже ручеек бесполезной информации от общественности начал мельчать.

Общество потребителей и отдельные его граждане, постоянно пребывавшие в состоянии стресса, теперь были заняты совершенно другими мыслями и делами. Хотя до Рождества было еще больше месяца, уже вовсю бушевала рекламная оргия. Покупательская истерия, словно чума, быстро и неудержимо распространялась по украшенным гирляндами торговым рядам. Эпидемия не щадила никого, и от нее нельзя было укрыться. Она впитывалась в дома, проникала в квартиры, заражала и сражала всех и вся на своем пути. Дети плакали от усталости, а отцы семейств залезали в долги вплоть до следующего лета. Узаконенное мошенничество находило себе все новые и новые жертвы. Больницы были переполнены людьми с инфарктами, нервными расстройствами и прободными язвами желудков.

В полицейские участки центра города участились визиты предвестников большого наплыва праздничных клиентов — на сей раз в виде мертвецки пьяных гномов,^[7] которых находили в подворотнях и общественных туалетах. На площади Марияторьет два уставших полицейских, пытаясь засунуть пьяного до невменяемости гнома в такси, случайно уронили его в водосточную канаву.

Во время разгоревшегося при этом скандала патрульных взяли в тесное кольцо плачущие от отчаяния дети и разгневанные пьянчуги. Одному из полицейских попали в глаз снежком, отчего тот сразу стал плохо видеть. Он схватился за резиновую дубинку и огрел ею случайного зеваку-пенсионера. Со стороны картина выглядела некрасивой, и у тех, кто недолюбливал полицию, появился новый повод для нападок.

— В любом обществе есть затаенная ненависть к полиции, — сказал Меландер. — Нужен лишь какой-нибудь импульс, чтобы она стала явной.

— Ага, — без особого интереса буркнул Кольберг. — А почему так происходит?

— Потому что полиция — это зло, однако зло, без которого нельзя обойтись, — заявил Меландер. — Все люди, даже профессиональные преступники, знают, что могут оказаться в такой ситуации, когда полиция будет их единственным спасением. Когда вор просыпается ночью, услышав, что кто-то хозяйничает в его подвале, что он будет делать? Конечно же, позвонит в полицию. Однако поскольку такие ситуации случаются редко, то большинство людей испытывают к полиции либо боязнь, либо презрение, когда та вмешивается в их личную жизнь или нарушает их покой.

— В дополнение к прочим неприятностям, — сказал Кольберг, — мы еще должны считать себя необходимым злом.

— Суть проблемы, — упрямо продолжил Меландер, — кроется в парадоксальной ситуации, когда профессия полицейского требует максимальной сообразительности, исключительных психологических, физических и моральных качеств от тех, кто ее выбирает, а сама при этом не сулит ничего привлекательного людям с подобными достоинствами.

— Это ужасно, — буркнул Кольберг.

Мартин Бек много раз слышал подобные рассуждения, и они ему надоели.

— Может, вы продолжите свой социологический спор где-нибудь в другом месте, — недовольно сказал он. — Мне надо подумать.

— О чем? — спросил Кольберг.

Зазвонил телефон.

— Бек.

— Это Ельм. Как у вас дела?

— Никак. Но это между нами.

— Вы еще не опознали того парня без лица?

Мартин Бек давно знал Ельма и всегда доверял ему. В этом своем мнении он не был одинок, многие считали Ельма одним из самых опытных экспертов-криминалистов. Нужно было только уметь найти к нему подход.

— Еще нет, — ответил Мартин Бек. — Наверное, его исчезновения никто не заметил, а от тех, кто явился к нам, ничего узнать не удалось. — Он перевел дух и добавил: — Не хочешь ли ты сказать, что у вас есть новости?

Ельму нужно было льстить, и об этом все прекрасно знали.

— Да, — с довольным видом произнес он. — Мы тут немного присмотрелись к нему и попробовали подробно воссоздать его образ, который дал бы представление о том, как он выглядел живым. Думаю, в какой-то степени нам это удалось.

«Наверное, сейчас самое время воскликнуть: „Не может быть!“» — подумал Мартин Бек.

— Не может быть! — сказал он.

— Да, результаты превзошли все наши ожидания, — произнес Ельм.

«А что сказать сейчас? „Фантастика“? „Замечательно“? Или просто „Отлично“? А может, „Замечательно“? Не мешало бы поупражняться».

— Замечательно, — сказал он.

— Спасибо, — с признательностью ответил Ельм.

— Ладно. Ты не мог бы рассказать…

— Конечно. Именно за этим я и звоню. Сначала мы осмотрели зубы. Это было нелегко. Однако мосты и коронки, которые мы обнаружили, сделаны исключительно умело. Вряд ли их мог изготовить шведский дантист. Но о зубах больше сказать нечего.

— И это немало, — заметил Мартин Бек.

— Теперь об одежде. Его одежда указывает на один из голливудских магазинов в Стокгольме. Насколько мне известно, таких у нас три. На Васагатан, на Ётгатан и на Санкт-Эриксплан.

— Молодцы, — лаконично похвалил Мартин Бек. Теперь уже можно было не подбирать слова.

— Я тоже так считаю, — согласился Ельм. — Костюм очень грязный. Судя по всему, его никогда не чистили, а носили почти каждый день и очень давно.

— Насколько давно?

— Может, с год.

— У тебя еще что-то есть?

На минуту повисла пауза. Самое интересное Ельм приберег на конец и паузу сделал для усиления эффекта.

— Да, — наконец сказал он. — Во внутреннем кармане пиджака обнаружены крошки гашиша, а в правом кармане брюк — раскрошившаяся таблетка прелюдина. Результаты вскрытия подтверждают, что парень был наркоманом.

Снова эффектная пауза. Мартин Бек промолчал.

— Кроме того, у него обнаружилась гонорея, — добавил Ельм. — В запущенной стадии.

Мартин Бек закончил записывать, поблагодарил и положил трубку.

— Издалека несет дном, — сказал Кольберг.

В течение всего телефонного разговора он слушал его, стоя за спиной Мартина Бека.

— Да, — согласился Мартин Бек, — но отпечатков его пальцев в нашей картотеке нет.

— Может, он был иностранцем?

— Может, — буркнул Мартин Бек. — Ладно, а что будем делать с полученной информацией? Нельзя допустить, чтобы она просочилась в печать.

— Нельзя, — согласился Меландер. — Но можно сделать так, чтобы через наших осведомителей она попала к наркоманам. С помощью Службы защиты от наркомании.

— Гм, — сказал Мартин Бек. — Займись этим.

Утопающий хватается за соломинку, подумал он. А что еще остается? В последнее время полиция провела две облавы в так называемом дне, причем сделала это с большим размахом. Результат оказался именно таким, какого ожидали. Ничтожным. Все, кроме самых отчаянных и смирившихся, догадывались о предстоящих рейдах. Из ста пятидесяти задержанных полицией большинство следовало отправить прямиком в учреждения временного содержания, если бы таковых хватало…

Работа с осведомителями также ничего до сих пор не дала, а сотрудники, контактировавшие с «дном», были убеждены в правдивости своих осведомителей, которые твердили, что никто ничего не знает. Многое говорило за то, что так оно и есть на самом деле. Было очевидно, что ни у кого не могло быть каких-либо причин скрывать сведения об убийце из автобуса.

— Кроме него самого, — заметил Гунвальд Ларссон, который испытывал слабость к излишним комментариям.

Оставалось только одно: извлечь максимальную пользу из уже собранного материала. Попытаться найти оружие и допросить всех, кто имел хоть какое-то отношение к жертвам. Эти допросы предстояло провести свежим силам, то есть Монссону и старшему помощнику комиссара Нурдину из Сундсвалла. Гуннара Альберга не удалось освободить от его ежедневных обязанностей и послать к ним на подмогу. В общем-то особого значения это не имело, так как все были убеждены в том, что эти допросы ничего не дадут.

Медленно потянулось время. Один день сменялся другим. И вот уже прошла целая неделя, составленная из этих дней, а потом началась вторая. Снова наступил понедельник. Было четвертое декабря, День святой Варвары. Стоял мороз, дул холодный ветер, предпраздничная покупательская суматоха усиливалась. Пополнение начало скучать по дому. Монссон тосковал по мягкому климату Южной Швеции, а Нурдину не хватало настоящей северной зимы. Оба не привыкли к большому городу, им было тяжело в Стокгольме. Многое здесь действовало на нервы, и в первую очередь шум, толкотня и неприветливость столичных жителей. Кроме того, как полицейским им не нравилось уличное хулиганство и расцвет мелкой преступности.

— Не понимаю, как вы здесь выдерживаете, — сказал Нурдин.

Это был коренастый лысый мужчина с густыми, кустистыми бровями и прищуренными карими глазами.

— Мы родились здесь, — ответил Кольберг, — и так жили всегда.

— Я ехал сюда на метро, — сказал Нурдин. — И только на отрезке от Алвик до Фридхемсплан я заметил по крайней мере пятнадцать человек, которых у нас в Сундсвалле полиция немедленно арестовала бы.

— У нас не хватает людей, — объяснил Мартин Бек.

— Я знаю, но…

— Что «но»?

— Но вы сами подумайте о том, насколько запугано население. Рядовые добропорядочные граждане. Каждый буквально готов убежать, попроси у него прикурить или спроси, как пройти куда-либо. Они просто боятся. Никто не чувствует себя уверенно.

— Такое происходит с каждым, — сказал Кольберг.

— Со мной такого не происходит, — возразил Нурдин. — По крайней мере, дома, но здесь я тоже, наверное, начну бояться. У вас есть для меня какое-нибудь поручение?

— Мы получили странную информацию, — сказал Меландер.

— О чем?

— О неопознанном мужчине из автобуса. Какая-то фру из Хегерстена позвонила и сообщила, что живет рядом с гаражом, где собираются иностранцы.

— Ну и что?

— Там случаются скандалы. Она, разумеется, не сказала «скандалы». Сказала, что они шумят. Один из самых крикливых — низенький темный мужчина лет тридцати пяти. Говорит, что он одевается именно так, как было описано в газетах. Она утверждает, что с некоторого времени он там не появляется.

— Можно найти тысячу человек, которые так одеваются, — скептически заметил Нурдин.

— Да, — согласился Меландер. — Это правда. Почти сто процентов, что эта информация ничего не стоит. Она настолько размыта, что ее трудно проверить. Кроме того, говорила она как-то неуверенно. Но если никакой другой работы у тебя нет…

Он не закончил фразу, записал фамилию и адрес женщины в блокноте и вырвал листок. Зазвонил телефон. Меландер протянул листок Нурдину и снял трубку.

— Слушаю, — сказал он.

— Ничего не могу разобрать, — пожаловался Нурдин.

Почерк у Меландера был, мягко говоря, неразборчивым, и другие ничего не могли разобрать из того, что он написал.

Кольберг взглянул на листок.

— Клинопись, — заключил он. — Или, скорее, иврит. Наверное, это Фредрик написал свитки, найденные вблизи Мертвого моря. Впрочем, для этого у него не хватило бы сообразительности. Зато я лучший переводчик Меландера.

Он быстро переписал текст и вручил листок Нурдину.

— Теперь ты сможешь прочесть.

— О’кей, — сказал Нурдин. — Я съезжу туда. А машина есть?

— Есть. Но, учитывая уличное движение и состояние дорог, лучше воспользоваться общественным транспортом. Садись на тринадцатый или двадцать третий автобус и поезжай в южном направлении до Аксельберг.

— Мама родная! — воскликнул Нурдин и вышел.

— Сегодня он что-то не производит блестящего впечатления, — сказал Кольберг.

— Разве это можно поставить ему в вину? — высморкавшись, просил Мартин Бек.

— Нет, конечно, — вздохнув, ответил Кольберг. — Но почему бы нам не отправить этих бедняг по домам?

— Это не входит в нашу компетенцию, — сказал Мартин Бек. — Они здесь для того, чтобы принимать участие в самом напряженном розыске человека, который когда-либо проводился в этой стране.

— Неплохо было бы… — Кольберг осекся. Он мог не продолжать. Конечно, неплохо было бы знать, кого именно они разыскивают и как его искать.

— Я всего лишь процитировал министра юстиции, — с невинным видом сказал Мартин Бек. — Лучшие умы полиции — министр, очевидно, имел в виду Монссона и Нурдина — работают без устали, чтобы выследить и схватить сумасшедшего массового убийцу, обезвредить которого — это первейший долг как по отношению к обществу, так и по отношению к каждому отдельному гражданину.

— Когда он это сказал?

— Впервые семнадцать дней назад, последний раз — вчера. Но вчера ему предоставили всего четыре строчки на двадцать второй странице газеты. Должно быть, он ужасно огорчен. Ведь в будущем году выборы.

Меландер закончил телефонный разговор и, прочищая разогнутой канцелярской скрепкой свою трубку, спросил:

— А не пора ли уже сдать в архив версию об убийце-психопате?

Прошло четверть минуты, прежде чем Кольберг ответил:

— Да, самое время. И еще — закрыть двери и отключить телефон.

— А где Гунвальд? — спросил Мартин Бек.

— Герр Ларссон сидит в своем кабинете и ковыряет в зубах ножом для разрезания бумаги.

— Фредрик, попроси, чтобы все звонки переключали на него, — велел Мартин Бек.

Меландер потянулся телефонной трубке.

— Заодно попроси, чтобы нам что-нибудь принесли, — сказал Кольберг. — Мне три венские булочки и кофе. Благодарю.

Через десять минут принесли кофе. Кольберг запер дверь. Все уселись. Кольберг отхлебнул кофе и закусил булочкой.

— Мне ситуация представляется следующей, — начал он, жуя булочку. — Убийца-психопат, жаждущий славы, пылится в шкафу начальника полиции. При необходимости мы извлечем его оттуда и пропылесосим. Рабочая версия примерно такая: неизвестный, вооруженный автоматом «Суоми-37», убивает девять человек в автобусе. Эти девять человек никак друг с другом не связаны, просто ехали в одном автобусе.

— У того, кто стрелял, был какой-то мотив, — сказал Мартин Бек.

— Верно, — согласился Кольберг и взял вторую булочку. — Я с самого начала так считал. Однако нет такого мотива, который мог бы объяснить убийство девяти человек, совершенно случайно оказавшихся в одном месте. Следовательно, истинной целью было убийство одного из них.

— Убийство было тщательно продумано, — заметил Мартин Бек.

— Один из девяти, — продолжил Кольберг. — Но кто? Фредрик, список у тебя?

— Он мне не требуется, — ответил Меландер.

— Ах, конечно. Я спросил, не подумав. Давайте еще раз пройдемся по нему.

Мартин Бек кивнул. Разговор перешел в диалог между Кольбергом и Меландером.

— Густав Бенгтссон, — начал Меландер, — водитель. Его присутствие в автобусе можно считать мотивированным.

— Безусловно.

— Он вел обычную размеренную жизнь. Удачно женился. Под судом не был. На работе о нем хорошего мнения. Коллеги уважали. Мы допросили несколько друзей его семьи. Те сообщили, что он был надежным и порядочным человеком. Состоял членом Общества трезвенников. Сорока восьми лет. Родился здесь, в Стокгольме. Враги? Врагов не имел. Дурное влияние? Не замечено. Деньги? Денег не имел. Мотив убийства? Отсутствует. Следующий.

— Я не буду придерживаться нумерации Рэнна, — сказал Меландер. — Теперь Хильдур Юханссон, вдова, шестидесяти двух лет. Возвращалась от дочери с Вестманнагатан к себе домой на Норра Сташунсгатан. Родилась в Эдсбру. Ее дочь допрашивали Ларссон, Монссон и… впрочем, это неважно. Пенсионерка, жила одна. Больше о ней сказать нечего.

— Нет, есть. Она, по-видимому, села на Уденгатан и проехала шесть остановок. Никто, кроме дочери и зятя, не знал, что она будет ехать именно в это время и именно этим маршрутом. Дальше.

— Юхан Челльстрём, пятидесяти двух лет. Родился в Вестеросе. Работал в авторемонтной мастерской Грена на Сибиллегатан. Задержался на работе и возвращался домой. С этим все ясно. Брак тоже удачный. Больше всего увлекался автомобилями и летним домиком. Не судим. Зарабатывал достаточно, но не слишком много. Те, кто его знал, сообщили, что, вероятно, он проехал в метро с «Эстермальмсторг» до «Центральной», а там пересел на автобус. Но он мог сесть в автобус и возле универмага Олена. Его начальник сказал, что Челльстрём был хорошим специалистом и умелым работником. Коллеги сказали, что…

— Что он издевался над подчиненными и лебезил перед шефом. Я был там и беседовал с работниками мастерской. Следующий.

— Альфонс Шверин, сорока трех лет. Родился в Миннеаполисе, в США, в шведско-американской семье. Приехал в Швецию сразу после войны и остался здесь. Владел небольшой фирмой, занимающейся импортом карпатской сосны для резонаторов, однако десять лет назад фирма обанкротилась. Пил. Дважды сидел в Бекомберга и три месяца в Богесунд за управление автомобилем в нетрезвом виде. Три года назад, после того как фирма обанкротилась, стал рабочим. Последнее время работал в городском управлении дорог ремонтником. В тот вечер он возвращался домой из ресторана «Пилен» на Брюггаргатан. Выпил немного. Наверное, потому, что было мало денег. Жил очень скромно. Вероятно, выйдя из ресторана, он направился к остановке на Васагатан. Холост. Родственников в Швеции не имел. Коллеги по работе его любили. Говорили, что он был веселым и милым, а после выпивки — смешным. И что у него не было ни одного врага.

— Он видел того, кто стрелял, и, прежде чем умереть, сказал Рэнну что-то невнятное. Есть ли какое-нибудь заключение экспертов относительно той магнитофонной ленты?

— Нет. Мохаммед Бусси, алжирец, работал в ресторане, тридцати шести лет, родился в каком-то городе, название которого невозможно выговорить и которого я не помню.

— Это упущение.

— Последние шесть лет жил в Швеции, до этого — в Париже. Политикой не интересовался. Экономил. Имел счет в банке. Те, кто его знал, говорят, что он был робким и замкнутым. Он закончил работу в половине одиннадцатого и возвращался домой. Порядочный, но скупой и скучный.

— Ты словно о себе сказал.

— Медсестра Бритт Даниельссон, родилась в тысяча девятьсот сороковом году в Эслёве. Сидела рядом со Стенстрёмом, но ничто не свидетельствует о том, что они были знакомы. Врач, с которым она встречалась, в ту ночь дежурил в больнице в Сёдермальме. Вероятно, она села на Уденгатан, как и вдова Юханссон, и ехала домой. Выйдя с работы, она прямиком направилась на автобусную остановку. Никаких неясностей здесь нет. Хотя, конечно, нет полной уверенности в том, что она не была вместе со Стенстрёмом.

Кольберг покачал головой.

— Никаких шансов, — сказал он. — Он не стал бы возиться с такой бледной замухрышкой. Дома у него было нечто намного лучшее.

Меландер недоуменно посмотрел на него, но от расспросов воздержался.

— Теперь Ассарссон. Внешне он чист, однако изнутри не так привлекателен. — Меландер замолчал и стал набивать трубку. Потом продолжил: — Этот Ассарссон — весьма подозрительная личность. Дважды в начале пятидесятых его судили за неуплату налогов и один раз за растление. Он вступил в половую связь с четырнадцатилетней девушкой, которая служила курьером. Все три раза сидел в тюрьме. Денег у него было достаточно. В бизнесе, как и во всех других делах, был жестким. У многих были причины не любить его. Даже жена и брат считали, что его есть за что ненавидеть. Однако его нахождение в автобусе легкообъяснимо. Он ехал с какого-то собрания на Нарвавеген к любовнице по фамилии Ульссон, которая живет на Карлбергсвеген и работает в его конторе. Он звонил ей и сказал, что приедет. Мы допросили ее несколько раз.

— Кто ее допрашивал?

— Гунвальд и Монссон. Каждый в отдельности. Она утверждает, что…

— Минуточку. А почему он ехал автобусом?

— Наверное, потому, что был немного пьян и побоялся вести машину. А такси не смог поймать из-за плохой погоды. Центральная диспетчерская служба такси не принимала заказы, и в центре города в тот день не было ни одной свободной машины.

— Хорошо. А что говорит эта дамочка?

— Что Ассарссон вызывал у нее отвращение. Слабак, почти полный импотент. Что она делала это ради денег и чтобы не потерять работу. У Гунвальда сложилось впечатление, что она шлюха, причем тупоумная. Он сказал, что она похожа на Зазу Габор,^[8] уж не знаю, кто это такая.

— «Герр Ларссон и женщины». Я мог бы написать целый роман с таким заглавием.

— Монссону она призналась, что оказывала определенные услуги — так она это назвала — клиентам Ассарссона. По его распоряжению. Ассарссон родился в Гётеборге, а в автобус сел возле Юргордсбру.

— Весьма благодарен. Так начиналась бы моя книга: «Он родился в Гётеборге, а в автобус сел возле Юргордсбру». Замечательно.

— Любое начало хорошо, — невозмутимо сказал Меландер.

Мартин Бек впервые вмешался в разговор:

— Стало быть, остается Стенстрём и тот, неопознанный.

— Да, — сказал Меландер. — О Стенстрёме нам известно лишь то, что он ехал от Юргордена — и это весьма странно. И что он имел при себе оружие. О неопознанном мы знаем только то, что он был наркоманом в возрасте между тридцатью пятью и сорока годами. И больше ничего.

— Присутствие всех остальных в автобусе мотивировано, — сказал Мартин Бек.

— Да.

— Мы выяснили, почему они там находились.

— Да.

— Самое время задать классический вопрос, — заявил Кольберг. — Что делал в автобусе Стенстрём?

— Надо поговорить с его девушкой, — сказал Мартин Бек.

— С Осой Турелль? Да ты ведь сам с ней разговаривал. А потом ее допросили еще раз.

— Кто ее допрашивал? — спросил Мартин Бек.

— Рэнн. Больше недели назад.

— Только не Рэнн, — словно размышляя вслух, сказал Мартин Бек.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Меландер.

— Рэнна нельзя ни в чем упрекнуть, — ответил Мартин Бек, — однако он не совсем понимает суть дела. Кроме того, у него не было тесного контакта со Стенстрёмом.

Кольберг и Мартин Бек молча смотрели друг на друга, пока наконец Меландер не нарушил тишину:

— Ну? И что же Стенстрём делал в том автобусе?

— У него могло быть свидание с девушкой, — осторожно сказал Кольберг, — или с осведомителем.

В подобных дискуссиях Кольбергу отводилась роль оппонента, но в этот раз он играл ее неубедительно.

— Ты забываешь об одном, — возразил Меландер. — Вот уже в течение десяти дней мы обнюхиваем каждый угол в том районе. И до сих пор не нашли никого, кто слышал бы о Стенстрёме до этого происшествия.

— Это ни о чем не говорит. В этой части города полно притонов и подозрительных заведений, где недолюбливают полицейских.

— В случае со Стенстрёмом гипотезу о любовнице можно отбросить, — сказал Мартин Бек.

— Это почему же? — мгновенно возразил Кольберг.

— Я в это не верю.

— Но ты согласен с тем, что такое могло иметь место?

— Да.

— Хорошо. В таком случае отбросим ее. Пока.

— Итак, главный вопрос: что Стенстрём делал в том автобусе? — Сказав это, Мартин Бек тут же оказался забросанным встречными вопросами.

— А что там делал неопознанный?

— Его мы пока можем оставить в покое.

— Вовсе нет. Его присутствие там достойно такого же внимания, как и присутствие Стенстрёма. Тем более что нам неизвестно, кто это был, куда он ехал и по какому делу.

— Он просто ехал в автобусе.

— Просто ехал?

— Да. Многие, кому негде жить, поступают так. За крону можно проехать дважды из конца в конец. А это целых два часа.

— В метро теплее, — заметил Кольберг. — Кроме того, в метро можно ездить сколько угодно, главное — не выходить на станциях наверх, а только пересаживаться с одного поезда на другой.

— Да, конечно, но…

— Ты забываешь об одной важной вещи. У неопознанного в кармане были не только крошки гашиша и других наркотиков. У него оказалось денег больше, чем у всех остальных пассажиров, вместе взятых.

— Это исключает версию о грабеже, — вставил Меландер.

— Не будем забывать, — сказал Мартин Бек, — что та часть города, как ты заметил, буквально нашпигована притонами и пансионатами особого рода. Возможно, он жил в одной из этих дыр? Нет, давайте вернемся к главному вопросу: «Что Стенстрём делал в автобусе?»

Почти минуту они сидели молча. В соседнем кабинете за стеной звонил телефон. Время от времени до них доносились голоса Гунвальда Ларссона и Рэнна. Наконец Меландер спросил:

— А что Стенстрём умел делать?

Ответ знали все трое. Меландер кивнул и сам ответил на свой вопрос:

— Стенстрём умел следить.

— Да, — подтвердил Мартин Бек. — В этом деле он был ловким и настойчивым. Он мог неделями ходить за кем-нибудь.

— Помню, как он довел до бешенства того сексуального маньяка, который убил девушку на Гёта-канале четыре года назад.

— Он буквально затравил его, — сказал Мартин Бек.

Ему никто не возражал.

— Он уже тогда умел это делать. А потом стал делать еще лучше, — заметил Мартин Бек.

— Кстати, — оживился Кольберг, — ты спросил наконец у Хаммара, чем Стенстрём занимался летом, когда мы изучали нераскрытые дела?

— Да, — ответил Мартин Бек. — Но без толку. Стенстрём был у Хаммара, они разговаривали об этом, и Хаммар предложил ему несколько дел. Каких — уже не помнит, однако тот отказался, так как дела оказались слишком старыми. Вернее, Стенстрём был слишком молод. Ему не хотелось заниматься тем, что произошло, когда ему было десять лет и он еще играл на улицах Халстахаммара в полицейских и преступников. В конце концов он остановился на том без вести пропавшем, которым занимался и ты.

— Он никогда не говорил об этом, — сказал Кольберг.

— Наверное, ограничился тем, что прочитал его.

— Наверное.

Наступившую тишину вновь прервал Меландер. Он встал и спросил:

— Ну и к какому же выводу мы пришли?

— Я и сам толком не знаю, — ответил Мартин Бек.

— Извините, — сказал Меландер и вышел в туалет.

Когда дверь за ним закрылась, Кольберг посмотрел на Мартина Бека и спросил:

— Кто сходит к Осе?

— Ты. Туда надо идти одному, и ты лучше всего для этого подходишь.

Кольберг ничего не ответил.

— Ты не хочешь?

— Не хочу. Но схожу.

— Сегодня вечером?

— Да, но предварительно мне нужно уладить два дела. Одно на Вестберга-алле и одно дома. Позвони Осе и скажи, что я приду около половины восьмого.

Через час Кольберг пришел к себе домой на Паландергатан. Было около пяти, но уже давно стемнело.

Жена, одетая в потертые джинсы и клетчатую фланелевую рубашку, красила кухонные табуретки. Рубашка принадлежала Кольбергу, но он уже давно не носил ее. Гюн подвернула ее рукава и небрежно подвязала полы. Руки, ноги и даже лоб у нее были измазаны краской.

— Раздевайся, — сказал Кольберг.

Она замерла с поднятой кистью в руке и испытующе посмотрела на него.

— Тебе совсем невтерпеж? — с улыбкой спросила она.

— Да.

Она сразу стала серьезной.

— Тебе надо идти?

— Да, у меня допрос.

Она понимающе кивнула, опустила кисть в банку с краской и вытерла руки.

— Оса, — сказал он. — И это будет трудно.

— Тебе нужна прививка от возбудимости?

— Да.

— Не испачкайся краской, — сказала она, снимая с себя рубашку.